Страх

Обманчивое чувство того, что им посчастливилось оторваться от бандитов, расслабило лейтенанта. Успокаивая тяжелое дыхание и начав постепенно отходить от нечеловеческого напряжения, он почувствовал, как от бега дрожат уставшие ноги, как жутко горят в груди воспаленные тяжелым бегом легкие.

Пот струился по спине, по груди, заливал глаза. Силы, казалось, иссякли. Лейтенант в изнеможении присел, прислонившись спиной к нагретой солнцем стене дома.

Бойцы в изнеможении попадали кто куда. Глубоко дыша и надсадно кашляя, они переводили дыхание. Деревья над ними слегка шевелили ветвями, солнце пробивалось сквозь еще не осыпавшуюся желтеющую листву и мягко согревало сухую землю двора, на которой, распластавшись, лежали бойцы. Тишина. Только две курицы, испуганные стрельбой, забились в небольшую яму под забором и о чем-то осторожно кудахтали.

Кроме бойцов и лейтенанта, людей вокруг, казалось, и не было вовсе. Здесь, в этом тенистом дворе, все выглядело таким спокойным и безопасным, что никуда не хотелось уходить.

Лейтенант медленно поднялся и устало пошел осматривать двор. Двор неухоженный, замусоренный и местами поросший каким-то кустарником. Как будто сюда давным-давно не ступала нога человека. Дом был пустой, пропахший сыростью, видимо, хозяева покинули его много лет назад. Сбоку от дома был виден вход в погреб, спрятанный порослью старого необрезанного винограда.

– Прячемся в погреб. Быстро. Не найдут, не должны. Только бы местные не сдали. Авось пронесет.

Все сбежали в глубокий и темный погреб. Лейтенант осветил его зажигалкой. Погреб был заставлен какими-то пустыми бочками, деревянными ящиками, завален старыми, наполовину истлевшими мешками. Он был темным и настолько большим, что бойцы, рассевшись в нем, даже не видели друг друга. Их разгоряченные тела окутал сырой холод погреба. После бега кашель раздирал грудь и горло, но они старались не кашлять, чтобы не выдать себя, судорожно прикрывая рты ладонями. В темноте погреба в полной тишине лишь блестели белки нескольких пар глаз.

Тяжелые мысли грызли мозг лейтенанта: «Кто поможет, услыша ли ли шум боя в дивизии, придут ли на помощь и когда? И опять же, что им делать дальше?»

Лейтенант судорожно вздохнул: «Досидеть бы до ночи, а потом попытаться тихо выйти из поселка и прорваться к своим, к комбату».

Он сидел прямо на полу погреба, прижавшись мокрой от пота спиной к прохладной стене. Он уже понимал, что, находясь в этом подвале, ничего не сможет предпринять, что это он сам захлопнул мышеловку за собой и за оставшимися от его взвода бойцами, что уже было поздно что-либо менять, и что теперь остается лишь надеяться на везение.

«Какой же я идиот»,– произнес лейтенант шепотом и сокрушенно покачал головой. В темноте подвала этого никто не заметил.

Все, что можно было теперь сделать, это только ждать. Сидеть тихо в этом сыром и прохладном подвале и ждать.

Бойцы затихли, теперь уже даже дыхания их не было слышно. Лейтенант вспоминал обо всем, что с ними произошло.

Лишь сейчас до него стало доходить то, как по-мальчишески глупо и неосмотрительно поступил он, кинувшись в окоп, словно обычный боец, вместо того, чтобы сразу доложить о случившемся и выслушать указания Комбата. Пусть с руганью, с матом, даже с оскорблениями, но выслушать и сделать так, как скажет Комбат. Выполнить его указания, и тогда, возможно, все бы закончилось по-другому. Но ничего уже нельзя было изменить. Что свершилось, то свершилось.

«Господи, только бы просидеть до ночи. Только бы не нашли», – лейтенант затих в ожидании. От неуверенности и накатывающего страха его уже начало слегка трясти.

Из темноты погреба, послышался голос одного из бойцов:

– Зря сюда влезли. Как в могиле. Что делать будем, если найдут, как выпутываться?

Лейтенант присмотрелся и разглядел того, кто это произнес.

Это был бритоголовый боец. Его прислали во взвод недавно, вместо отправленного в санчасть водителя БТРа. Бритоголовый почему-то не нравился лейтенанту. Лейтенант и сам не мог понять, почему? Этот боец с первого своего появления во взводе показался ему не таким, как все его солдаты. Он чем-то напоминал лейтенанту наводчика БТРа и, наверное, поэтому Бритоголовый как-то сразу нашел с ним общий язык. Держался Бритоголовый во взводе гордо, иной раз даже вызывающе. Бойцы взвода сторонились его. Он был для них каким-то другим, не совсем понятный. Невысокий, но сильный и дерзкий чрезмерно. Всегда сжатый, как пружина, и готовый в любой момент взорваться, дать отпор любому, с кем угодно сцепиться. Но он хорошо знал службу и был неплохо подготовлен, поэтому нареканий к нему со стороны лейтенанта не было.

Вечерами Бритоголовый часто беседовал с Наводчиком. И лейтенант не первый раз убеждался в том, что у этих двоих было чтото общее. Наверное, их роднила непохожесть на остальных бойцов взвода, свойственная лишь им взрослая рассудительность и какая-то внутренняя по-настоящему мужская сила.