Страх

Пару раз Данилов видел, как вылезал из «чайки» погрузневший, но весьма импозантный бывший его опер.

Данилов все эти годы жил тихо и спокойно. Увлекся машиной, часами возился со своим «москвичом», построил маленький домик на участке, доставшемся в наследство после смерти сестры жены.

С Володей Муштаковым они виделись часто. Он нынче стал его соседом. Союз писателей дал ему чудную квартиру в Малом Козихинском переулке. Именно он заставил Данилова написать очерк о Сереже Серебровском, и его напечатали в журнале «Москва». Эта публикация открыла для Данилова новую сферу жизни. Он написал небольшую книгу о старых делах. Ее опубликовали в издательстве и заказали ему большую книгу о МУРе.

Так, на излете, жизнь опять приобрела для него смысл и значение.

Он писал документальные повести о своих погибших и живых друзьях, возвращался в молодость, но оценивал прошедшее с высоты прожитых лет.

Он словно переживал все заново, и это делало его сегодняшнее существование нужным и значимым.

Друзья не забывали его. За праздничным столом, да и просто так выпить по-мужицки собирались и Коля Никитин, который тоже стал полковником, и Сережа Белов, солидный ученый юрист, и, конечно, Муштаков.

Они прожили вместе громадную жизнь, трудную и все же замечательную. И в воспоминаниях их не было места печали. Даже ушедших друзей вспоминали они нежно, как живых.

И сегодня ночью Данилов смотрел на пруд, в котором отражались звезды, на свет фонарей, на желтые листья, лежавшие на ступеньках, курил, и ему было хорошо и спокойно.

И он понимал, что прожил свою жизнь, как подобает мужчине, и это делало его счастливым.

Брат твой Авель Повесть

На всю жизнь ты запомнишь этот день. И дорогу эту запомнишь, и лес. И запах сосны, особенно сильный после дождя. И небо над лесом запомнишь. И солнце, пробившееся сквозь тучи. Вот там, у поворота дороги, валун. Огромный, истертый веками, поросший мхом. Там ты встретишь брата своего. Сколько шагов до поворота? Начинай считать. Первый! Второй.

Третий…

Сухо щелкнул в тишине взведенный курок. Ты это запомнишь. Все. И рубчатую рукоятку пистолета, согретую ладонью, и пороховую гарь, и выстрел, разорвавший тишину. Запомнишь. На всю жизнь.

* * *

Сначала он вышел на Ратушную площадь, потом шаги гулко прокатились под сводом арки аптеки и булыжная спина улицы вынесла его к зданию Магистрата.

Редкие прохожие косились на торопливо шагающего капитана в выгоревшей гимнастерке с мятыми полевыми погонами. На углу улицы Пикк Эвальда остановил патруль.

Майор в безукоризненном кителе, туго перехваченном новым снаряжением, придирчиво долго читал его документы.

– Цель приезда в город?

– Там написано. – Эвальду не хотелось ссориться с майором, тем более что над правым карманом кителя старшего патруля виднелись одна золотая и две красные нашивки за ранение.

«Направлен в распоряжение НКВД Эстонской ССР», – вслух прочитал майор. И, протянув документы Эвальду, спросил: – Вы знаете, где НКВД, капитан?

– Да, благодарю вас.

Майор бросил руку к козырьку и посторонился, пропуская Эвальда. За сегодняшний день это была третья проверка. Когда первый раз к нему подошел патруль, Эвальд даже растерялся. Слишком нелепой показалась ему эта проверка на пятый день мира. Зачем в далеком, уже давно тыловом городе так внимательно проверять документы? На вокзале он обратил внимание, что милиция и офицеры в форме НКВД выборочно проверяли документы у пассажиров, сошедших с поезда.

Но тогда он просто не запомнил это. Маленькая, совсем ненужная деталь. Она была настолько мала, настолько ничтожна, что совершенно не могла повлиять на чувство праздничной приподнятости, которое охватило его, когда мимо окон поезда поплыли первые дома Таллина.

«Сколько же ты не был здесь?» – спросила память. «Семнадцать лет», – ответил он.

Вот она, улица Пикк. Длинная и узкая, словно тоннель. В глубине ее билась на ветру желтая капля огня. Совсем крошечная, размытая серым светом майского вечера.

И Эвальд зашагал к этому огню сквозь наступавшую темноту, оставляя за своей спиной причудливый дом «Братства черноголовых». Казалось, что не было этих семнадцати лет. Улица была по-прежнему мрачновато-элегантной, и по-прежнему в часовне на углу Пикк и Оливемяги горел слабый огонек свечи.

Прошли годы, началась и отгремела великая война, он стал офицером, потерял всех, кого любил, а кто-то все так же приходил в эту часовню и зажигал свечку, словно пытаясь остановить неудержимое движение времени.

И Эвальд был благодарен незнакомому человеку. Потому что огонь этот, как крошечный лучик памяти, был зажжен сегодня специально для него.