На первом курсе я жила настоящей затворницей: я отгородилась от всех и вся, отказав себе в праве на проявление эмоций. В этом году я отчаянно пыталась контролировать свои чувства, но уже несколько раз сорвалась. Причем первый срыв произошел именно в тот вечер, когда в мою жизнь вошел Коул. А сейчас… я начинала снова испытывать какие-то чувства. Даже не какие-то, а весьма сильные. И я испугалась. Реально испугалась того, что может произойти, если мне не удастся спрятать эмоции в темном уголке своей души и запереть на замок.
Энергично поднимая ногами тучи песка, я бежала вперед в надежде заглушить голоса, в том числе и собственный, настойчиво напоминавшие о том, почему я закрыла для всех свое сердце. Я судорожно пыталась восстановить самоконтроль, который медленно, но верно теряла. Я спотыкалась и падала, начиная со всей неизбежностью осознавать, что можно убежать от кого угодно, но только не от себя.
— Ты похожа на загнанную лошадь, — заметил Коул, когда я, запыхавшись, остановилась возле веранды. — Я жарю цыпленка. Можно сделать сэндвичи. Ну что, согласна?
— Конечно, — ответила я и сразу направилась к себе в комнату, чтобы принять душ и смыть нежелательные эмоции.
Мы сидели на веранде лицом к океану и молчали. И я внезапно поняла, что молчание — наш обычный стиль общения. Коул не задавал лишних вопросов о моей жизни, предоставив мне возможность говорить только то, что я считаю нужным. И вообще, тишина его не угнетала. В отличие от меня.
Ведь когда мы сидели в полной тишине, я еще острее ощущала присутствие Коула. Я невольно ловила понимающий взгляд его устремленных на океан безмятежных глаз, любовалась полной грации расслабленной позой — он сидел, откинувшись на спинку стула, небрежно положив ноги на перила. Все его тело дышало какой-то сдержанной силой. Мы с Коулом словно обменивались потоками скрытой энергии. Это был странный вид молчаливого общения, доселе мне не известный.
После обеда мы вернулись на диван, чтобы продолжить работу над пазлом, который теперь уже начинал походить на горный пейзаж на фоне голубого неба с клочковатыми облаками, который был изображен на крышке коробки.
— В этом занятии действительно есть что-то затягивающее. — Я сложила очередной фрагмент мозаики. — Так странно, но никак не могу остановиться. Наверное, потому, что чувствую некий вызов.
— А возможно, потому, что хочешь увидеть конечный результат. Ведь, собрав воедино все кусочки, ты получишь нечто прекрасное.
Я почувствовала на себе внимательный взгляд его голубых глаз, и у меня по спине пробежал холодок.
— Кажется, я придумал для тебя третий пункт списка, — произнес он, продолжая гипнотизировать меня взглядом.
— Да неужели?
— Это заставит твое сердце биться быстрее, — доверительно прошептал он. — Забыть обо всем остальном. Быть может, я ошибаюсь, но, похоже, я знаю, что тебе нужно.
— Ну и что? — тихо спросила я, у меня неожиданно застучало в висках.
Воздух вокруг нас внезапно застыл, Коул оказался всего в нескольких дюймах от меня. Не в силах пошевелиться, я буквально утонула в его глазах, а затем внезапно ощутила на лице его дыхание. Я зажмурилась, и он осторожно прильнул к моему рту. Мир вокруг перестал существовать. Я чувствовала только осторожный натиск его полных губ. Я не дышала. Я ни о чем не думала. Просто прислушивалась к странному покалыванию во всем теле. И когда он немного отодвинулся, осталась, как завороженная, сидеть с закрытыми глазами.
Когда я медленно разлепила веки, то увидела насмешливо вздернутый уголок его рта. Я обреченно вздохнула и упала на диван.
— Этот пункт достоин быть занесенным в мой список. — Мой голос звучал слабо и неуверенно, хотя странное покалывание в теле постепенно прошло. — Теперь вряд ли мне удастся придумать что-то еще более сто́ящее.
В ответ Коул весело рассмеялся.
Уже позже, лежа в кровати, я ворочалась с боку на бок, но так и не смогла уснуть.
Итак, я решила попросить Коула отвезти меня к Пейтон и выползла из кровати. По идее, они с Томом уже должны были вернуться домой с острова Санта-Каталина. И плевать, что сейчас глубокая ночь. Дом находился всего в пятнадцати минутах езды отсюда.