Страда речная

Повинился Венька. Вышли на дорогу и, взявшись за руки, зашагали дальше. Шли легко, бездумно, забыв на время, откуда и куда они идут. Просто был путь по звеневшим от зноя и стрекота кузнечиков полянам, по светлым березнякам и трепетным голубым осинникам, по глухим урочищам, заваленным буреломом.

Постепенно жара и запущенная дорога измотали их, отняли бодрость и силу. Люба, правда, и виду не подавала, шла закусив губу и стараясь дышать размеренно и спокойно. А Венька, все чаще замедляя шаг, оглядывался и запрокидывал над головой фляжку с водой, пока в ней не осталось даже теплых оденков. Потом решительно свернул с дороги, плюхнулся на замшелый пень.

— Все, Люба, привал.

— Да ты что, Вень? Постыдись, — с легкой укоризной возразила Люба.

— Не могу дальше. Ноги горят, будто к подошвам горчичники приклеены. — Венька пошевелил в кедах пальцами. — Знал бы, лучше в сандалетах пошел.

— Ну-ну, ничего. Ты соберись, не расслабляйся раньше времени. Озеро-то уже — рукой подать. Там и отдохнем по-настоящему.

Судя по карте, небольшое озерко должно попасться скоро. Но они поднялись на один увал, на другой — нигде ничего похожего. И только спустившись вниз, заметили сквозь листву, совсем недалеко от дороги, блеск воды. Когда-то это озеро было большим. Сейчас его затянуло, заболотило, и лишь здесь, у возвышенного места, сверкало неширокое водное зеркало. Густые ивы склонились над водой. Тут же неподалеку в круглой калужине били со дна, вздымая песчаные фонтанчики, родниковые струи. В самом озере вода была темной, с коричневым отливом, с чуть заметной поверху маслянисто-радужной пленкой.

Венька быстро расшнуровал кеды, сбросил джинсы. На бегу стягивая через голову рубаху, с гиканьем врезался в воду, загоготал на всю округу, приплясывая и прихлопывая себя по бокам. Вслед за ним, поджимая ноги и зябко вздрагивая, в озеро вошла Люба. Окунулась по шею и поплыла саженками в сторону камышей.

— Ой, внизу как холодно! — крикнула она, встав в воде столбиком. — Ключевина. Аж пальцы на ногах сводит!

Они вместе подплыли к болотистой кромке. Берег колыхался под руками, прогибался и тонул. Ноги свободно уходили под него в темную студеную глубину.

— Местечко! — сказал Венька. — В таких вот и плодятся водяные и всякая другая чертовщина. Как сейчас цапнет! — И заулюлюкал по-дикому, напирая на Любу. Уж где были черти, так это у него в глазах. Не замечала раньше Люба за ним такого.

— Ну и сумасшедший ты сегодня, — засмеялась она, — Да остудись хоть. — И макнула Веньку прямо с головой. Макнула, отпрянула резко и поплыла к берегу. Пока Венька промаргивался, хватал ртом воздух, она уже была далеко.

Люба выскочила на берег. Венька — за ней. Обежали по кругу песчаный пятачок: тесно тут, не разгонишься. Она — в просвет меж кустов, на лужайку под ивами. Он схитрил — рванул вдоль берега, потом сквозь буйно разросшийся краснотал, наперерез. Тут и сцепились в шутливой схватке. Люба уже не рада была, что затеяла эту игру. А Венька все больше распалялся. Как это, он да с девчонкой не справится! Люба извивалась, выскальзывала из его рук — упругая, жаркая, горячо дышала ему в лицо. Венька совсем ошалел от борьбы, обхватил, стиснул Любу и даже не услышал, как под руками у него что-то треснуло. Уже на земле, когда они затихли всего на какой-то миг, чтобы перевести дыхание, Венька увидел перед собой, перед самым лицом на загорелом дочерна теле нестерпимо белую грудь. Она вздымалась, пульсировала, жила, и подрагивала на ней смуглая вишенка. Венька захлебнулся воздухом и припал воспаленным ртом к прохладной груди.

* * *

Заспанная сторожиха школьного интерната открыла одну из комнат, пропустила поздних постояльцев вперед.

— Тут и располагайтесь. Постели на виду.

На железных койках валялись матрасы и тощие подушки без наволочек. Люба стала устраиваться на ночлег. А Венька бросил на койку пустые рюкзаки, постоял в нерешительности и вышел на крыльцо.

Теплая ночь обволакивала все вокруг. Вечерняя зорька выгорела дотла. Серая голубизна залегла в закатной стороне, как рыхлый пепел на недавнем кострище. На востоке понизу растекалась чуть заметная прозрачность. Верхушки леса на ее фоне четко прорезались зубчатой кромкой. Поселок тонул в тишине: ни голосов, ни цокота каблуков по дощатым тротуарам. Чуткое безмолвие. Оцепенение и покой после трудового дня. Необходимая передышка в череде обычных событий и будничных дел, из которых незаметно слагается человеческая жизнь.

Присев на груду сосновых чурок в углу двора, от которых тянуло разогретой за день смолой, Венька подумал об оставшихся на реке, о Викторе и снова почувствовал неприязнь к нему. После сегодняшнего телефонного разговора с начальником техучастка он здорово обозлился на второго техника. Ишь ты, какой скорый да ранний, быстро начал его, Веньку, обскакивать!