Страда и праздник. Повесть о Вадиме Подбельском

Тимаков с завидным спокойствием занимался своими делами: что-то перечитывал, перекладывал бумаги в панках, и Ермоленко, притулившийся возле окна, вдруг затосковал, предложил Ефретову сходить в аппаратные. Тот отрицательно мотнул головой. И вправду не стоит, полчаса назад были. Что там могло перемениться? Лихобабин — тот разболтался с дежурными, нашел кого-то из бывших харьковских сослуживцев или знакомых тех сослуживцев. Сказал даже, что побывал в караулке, там не страшно — обыкновенная матросня. Ефретову общительность Лихобабина не понравилась, он язвительно хмыкнул: «По Сеньке шапка!» — и потянул обратно, в комнату начальника. На лестнице Ермоленко сказал: «Ну зачем ты так на него? Правильно, что ищет контакты. Наших-то все нет, а так хоть какое, да влияние». Ефретов усмехнулся: «Смотри, как бы они на него самого не повлияли. Знаю я этих максималистов!»

Теперь, взглянув на Ефретова, Ермоленко почему-то подумал, что тот по-прежнему мысленно ругает Лихобабина. И он сказал:

— Чем так сидеть, лучше устроить собрание. Ненадолго. Объяснить, что ждем с минуты на минуту войска, поддержать дух. А, Ефретов?

Тимаков, не поднимая головы от бумаг, возразил:

— Нет уж, товарищи, вы мне тут свою обедню не заводите. Вы, как я понимаю, прибыли не с особыми полномочиями, а мне на поддержку. А я пока сам не хвор исполнять распоряжения наркома, — он встал, быстрым шагом пересек комнату и исчез за дверью.

Ефретов насмешливо произнес:

— Ясно?

Тимаков появился минут через пять. С хитрой улыбочкой на губах, довольно потирал руки.

— А из Кремля, доложу я вам, депешки проходят! Невзирая на столь почтенный караул… У меня в самой задней комнате есть два аппаратика, и люди надежные. Полный порядок! И еще, доложу, в этом скромном моем деле замечательно помогает ваш товарищ…

— Лихобабин?

— Кажется, так он назвался, когда вы пришли. Собрал народ, заливает, как он взятием Харьковского телеграфа лично установил в семнадцатом году власть над всей Украиной. — Тимаков вновь уселся за стол и повторил: — Над всей Украиной, надо же!

Ефретов хмуро и тревожно взглянул на Ермоленко, и тот, словно почувствовав укор, встал, подошел к темному, обращенному в настороженно молчавший город окну.

— Где же эти войска, черт их побери?

5

Из Покровских казарм в Большой Трехсвятительский Прошьян вернулся упругой походкой удачно потрудившегося человека. Всю дорогу — наискосок через плац и по переулку — его обтекала, спеша, орава солдат, и он ухмылялся, слушая топот сотен ног, представляя, как посмотрит сейчас на аккуратненького Саблина: вот, убедились, что за Прошьяна не надо утруждаться?

Во дворе морозовского особняка было не протолкнуться. В смутных отсветах фонарей метались матросы, пытались построить пришедших из казарм, десятка три солдат штурмовали подвал, где был устроен склад одежды и продовольствия; гулко рокотал мотор автомобиля, и кто-то истошно кричал, призывая вторую роту занимать оборону по Колпачному переулку.

В большой комнате, где обосновался ЦК, Прошьян застал Карелина и Камкова. Они сидели за столом, почти касаясь головами, и что-то разглядывали на плане города.

В дверь просунулся Попов, с порога крикнул:

— Ну, лафа! Все казармы теперь — наши! Ух, я дам! — Он погрозил кулаком в потолок и исчез.

Прошьян грузно уселся на свободный стул.

— Это вы распропагандировали? — спросил Камков, не поднимая взгляда от карты. — Поздравляю!

Прошьян круче отвалился на спинку. Смутное чувство бестолковости происходящего вокруг, овладевшее еще днем, когда со съезда приехала Мария, вдруг снова захватило его. Отчетливо вспомнился Саблин, готовый на подвиги, в новеньких офицерских ремнях, и это видение наложилось на что-то смутно-черное — кишащая толпа во дворе, медные лица матросов в колеблющемся свете. Видения не складывались.

— А вы все устройство московских улиц изучаете? — спросил он зло.

— Не устройство улиц, а маршруты движения, — недовольно отозвался Карелии.

— Броневик к Большому театру пойдет, — пояснил Боренька Камков. — Надо наших отбивать из-под ареста. И Марию в первую очередь. Она нам не простит бездействия.

— Я, между прочим, тоже не прощу. — Прошьян помолчал и в раздражении грохнул ладонью по столу. — Для чего было поднимать казармы? Чтобы солдаты тут пьянствовали?.. Где Саблин?

— Успокойтесь, здесь он, — сказал Карелии. — А насчет солдат… Зря вы так. Главная часть решения Цека выполнена: мы выступили. Надо ждать отзвука, наши действия не могут его не иметь. Уже то, что Дзержинский здесь, под замком…

Прошьян резко встал.

— Ну, ждите! Проверяйте замки! А я так не привык… Сказавши «а», надо говорить «б».

Камков подскочил, крикнул фальцетом:

— Поучите, поучите алфавиту! Ночью, что ли, Кремль приступом брать? Или вы не голосовали за то, чтобы не идти на открытый бой с большевиками?

— Я голосовал за то, чтобы революционеры остались революционерами. Голосовал за то, что мы будем стремиться разбудить патриотизм не у одних москвичей, а по всей России… Да-с. — Он повернулся и, грузно переступая, направился к двери.

Карелин крикнул вдогонку:

— Что вы собираетесь делать?