Страда и праздник. Повесть о Вадиме Подбельском

Когда было принято решение о вооруженном восстании, Булаку досталось действовать у себя же на почтамте. И все как по нотам: за час заняли почтамты, старый, он ближе к Садовой, и новый, этот прямо-таки дворец, изукрашенный красным деревом и медью. И сразу выделилась начальственная роль Булака — он от штаба Красной гвардии, и задание у него от Городского района, и к тому же еще с апреля, с тех дней, когда после Февральской революции всерьез зашевелился почтово-телеграфный союз, он член бюро, которое готовило второй съезд, и был избран в главный комитет служащих почтамта, и в «узелок» его тоже выдвинули единогласно. Булак в душе полагал, что его, большевика, наверное, из-за этих профсоюзных должностей и не тронули юнкера, когда выбили ревкомовский караул 28-го — они ведь все про демократию твердили, а по этой демагогии у него титулов хоть отбавляй, еще и к Миллеру на заседания приглашали — поддерживать резолюциями «узелка» Комитет общественной безопасности… Но вот улеглось все, новая власть утвердилась, и было известно, что на почте есть комиссар, а Булаку не легче, пожалуй, потрудней стало: никто его никуда не вызывал, с телеграфа ползли тревожные слухи, и что дальше делать — неизвестно.

В залах почтамта было пустовато и холодно. В тот вечер Булак по заведенной уже привычке обошел первый этаж, поднялся на галерею, заглянул в шестую экспедицию — там возилось несколько человек, сортировали письма — и стал подниматься выше, на третий этаж. В газетной экспедиции народу вообще держалось больше — всегда-то там завал, а тут за конец месяца скопилось столько печатной продукции, что ее не разгребешь и с полным довоенным штатом.

В сумеречной пустоте галереи расхаживал человек, что-то искал, разглядывая таблички на дверях. Булак пригляделся: неужто комиссар? Наконец-то! А тот уже шел навстречу, и было видно, как все больше отчего-то веселели его глаза.

— Я вас ищу. Сказали, могу застать в газетной экспедиции, а я на почтамте только ее и знаю. Когда в марте издание «Социал-демократа» налаживали, я тут частенько бывал со свежими пачками — и за агента, и за грузчика…

Булак молчал, но чувствовал, что в ответ на улыбку Подбельского ему тоже хочется улыбнуться. Может, подействовало, что рядом оказался свой человек: вон, говорит, и за грузчика приходилось с газетами, значит, поймет, что такое почтамт и какая тут сила главная — высшие чиновники или низшие. И еще захотелось тут же, на галерее, все выложить Подбельскому, все свои сомнения — может, без результата, но выложить, чтоб душа не болела.

Подбельский открыл одну дверь, другую, и Булак сказал, что подальше есть дежурка. Подбельский сразу устроился на подоконнике, по-свойски, а Булак сел рядом на стул.

— Ну что? — спросил комиссар. — Затосковали?

— Затоскуешь! — Булак уже не чувствовал стесненности первых минут встречи. — У меня поручение от Городского района всемерно участвовать в работе «узелка», влиять на него, а тут такие дела пошли, что и приглашать меня на заседания перестали. Да и черт бы с ними, но намедни Руднев встретился — знаете Руднева? — и заявил, что выделяют делегатов на съезд представителей, который скоро состоится в Нижнем Новгороде. И все бы ничего, надо ехать, влиять, но они, знаете, что там замышляют, на этом съезде? Всероссийскую стачку объявить! В знак несогласия с Советской властью.

— Это Руднев сказал? Сам?

— Ага. Может, это и его самого идея, эсер он матерый.

Булак смотрел на Подбельского, ожидая, что тот со всей серьезностью воспримет сказанное и даст совет. Как-то, во всяком случае, подключится к его заботам. А комиссар — странно — опять смеется. И с обидой, так, немножко, Булак спросил, отчего ему весело, а в ответ услышал:

— Я сейчас вспомнил, как пришел вас освобождать из-под ареста. Все вы арестованные мне ужасно враждебными показались, я думал, что, освобождая вас, хоть этим чуть-чуть привлеку на свою сторону. А оказывается, на диване-то сидели вы, наш человек.

— Это все солдаты из караула, — сказал Булак и смущенно покраснел. — Решили телеграф остановить, а пока в ВРК, как быть дальше, не выяснили — и всех на почтамте под замок. Такие революционные! Один громче всех шумел, Цыганов: «Чтоб никаких колебаний!»

Сказанное как бы в шутку сблизило их, теперь было легче продолжать о серьезном. Булак подробно изложил положение на почтамте, и что говорил Руднев, и что он сам мог подумать как давний уже член «узелка» и участник второго, июльского потельсъезда.