Стожары

А Маше показалось, что у Саньки засорились глаза от паутины, которая облепила его лицо, и она подошла к нему с ведром воды:

— Умойся, Саня!

Когда же все начали расходиться от колодца, Маша не выдержала, догнала Саньку.

— Саня, — помолчав, призналась она, — а я бы ни за что не могла в колодец полезть… Темно там, склизко… жабы, наверное…

— Я знал, что не могла.

Она покосилась на закутанную ногу мальчика:

— Сказывают, тебя лошадь копытом ударила. Больно, Саня?

— До свадьбы заживет.

— А как заживет, придешь к нам на участок работать?

— В грядках копаться? — Санька невесело усмехнулся. — Цветочки-ягодки разводить? А может, опять люффу-мочалку?

— Зачем люффу! — обиделась Маша. — Разные сорта семян будем испытывать. Знаешь, сколько мы их насобирали! А дедушка такой сорт пшеницы нашел — все, говорит, сорта побьет.

— Было когда-то хорошее зерно… Слышала, что с ним мать сделала? Какие уж теперь опыты на голом месте!

— А отец твой, Саня…

— Что — отец?! Что ты знаешь про моего отца?! — Санька резко, всем корпусом, повернулся к Маше. — Ему тринадцати лет не было, а он за плугом ходил, семью кормил. Всю жизнь за землю держался. Пока свою пшеницу не выходил, пять лет бился над ней…

— И мы… пять лет можем! — запальчиво спорила Маша.

— Хоть десять! А мне с вами делать нечего. — Санька вяло махнул рукой и, опираясь на палочку, медленно побрел к дому.

«Что это с ним? — подумала Маша, удивленная столь неожиданной вспышкой. — Щетинится, как еж колючий. Слушать ничего не хочет…»

«Векшинская бригада», как прозвали в колхозе помощников деда Захара, между тем собиралась на участке почти каждый день.

Ребята вскопали всю землю; как лист бумаги, разлиновали ее на клетки, понаделали грядок.

Починили изгородь, построили шалаш, протянули через участок проволоку, увешанную пустыми консервными банками, бутылками, железными обручами из-под бочек. Стоило кому-либо приоткрыть калитку, и участок наполнялся веселым бренчанием, звоном и треньканьем.

Один за другим мальчишки Большого конца вступали в «векшинскую бригаду».

Однажды Санька с Петькой встретили Степу Так-на-Так.

Согнувшись в три погибели, тот тащил к участку огромную вязанку прошлогодних стеблей подсолнечника.

— И тебя завербовали? Грузчиком или как? — Девяткин загородил ему дорогу.

— Что ж, Степан? — спросил Санька. — Собирались в поле вместе работать, а ты вон куда…

— Понимаешь, Коншак… — Степа опустил на землю вязанку стеблей и вытер потное лицо. — Занятную штуку Федя придумал… водопровод строим.

— Водопровод?!

— Вот стебли подсолнуха срастим и проведем к реке. А там бочку поставим, журавль… Вода самоходом и пойдет. Нам теперь никакая засуха не страшна. Мы еще с Федей ручной культиватор изобретаем!

— Изобретают изобретатели, а вы кто такие? — сказал Девяткин.

Но Степа сделал вид, что опять не заметил его.

— Ты ходи, да оглядывайся! — строго предупредил Девяткин. — Еще наши рыбные места покажешь этому Феде, а потом за грибами, за ягодами поведешь в заповедные участки. Смотри у нас!

— Нужны ему ваши места! — засмеялся Степа. — Он сам что угодно найдет. Знаешь, у него глаз какой! Он нам вчера про целебные травы пояснял: какая кровь останавливает, какая рану заживляет. Они с дедушкой партизан ими лечили, когда в отряде жили.

— А ну, изобретатель, разбрасывай свое добро на все четыре стороны! — строго приказал Девяткин и начал развязывать веревку, стягивавшую вязанку.

— Не тронь! — остановил его Санька. — Пусть забавляется, его дело.

Девяткин неодобрительно покачал головой:

— Чего ты раскис, Коншак? Так же весь наш конец переметнется в Федькину команду.

Но Санька, казалось, не замечал недовольного вида Девяткина.

Глава 12. НА ПОМОЩЬ

С утра деда Захара не было дома, и Федя решил постирать белье.

Принес из колодца воды, с речки — мелкого песку, приготовил из рогожи мочалку.

Потом намочил в воде свою заношенную гимнастерку; как на стиральной доске, расстелил ее на плоском камне, что лежал около крыльца, посыпал песком, немного помылил и принялся яростно тереть мочалкой. Хлопья мыльной пены летели во все стороны, лопались радужные пузыри.

Федя спешил: не ровен час, прибежит Маша, возьмется, конечно, помогать да учить, а он любит стирать по-своему.

— Ой, прачка, ой, домоводка! — услышал вдруг Федя чей-то голос. — С таким усердием не только рубаху — камень протрешь.

Федя оглянулся. За его спиной стояла Катерина Коншакова.

— Где это видано, чтобы белье так стирали?

— Видано, — немного обидевшись, ответил Федя. — У нас в отряде все так делали. И чисто, и мыла меньше идет.

Катерина покачала головой и вспомнила недавний разговор с Захаром.

Старик рассказал ей, что Федину мать, бригадира из совхоза «Высокое», захватили немцы, когда она поджигала хлеба, и бросили в огонь.

— Чего вы смотрите так? — неловко поеживаясь, привстал Федя, заметив пристальный взгляд Катерины.

— Нет, нет… я ничего, — спохватилась Катерина. — Как вы тут с дедушкой-то живете?

— Хорошо живем…

Катерина прошла в избу. Пол был вымыт наполовину, чело у печки закоптело от сажи, посуда на столе стояла грязная.