Читаем Сторож брату моему. Тогда придите и рассудим полностью

Сторож брату моему. Тогда придите и рассудим

Он и так смотрел. Лицо ее стало неподвижным, но черты его словно бы менялись — где-то в глубине, под поверхностью. И…

— Анна! Нуш!

— Не спеши…

— Астролида! — Он вскочил. — Ты…

— Обожди, капитан!

— Мин Алика?..

Но и тот образ промелькнул — и исчез, и снова перед ним сидела женщина, которую он только что увидел здесь впервые в жизни.

— Ульдемир! — сказала она негромко. — Теперь ты уже не дикий мальчик, ты знаешь Мастера и должен видеть не только то, что на поверхности. Разве трудно было понять, что все время это была я? Пусть мой облик и менялся… Как большинство людей, ты видишь меняющийся облик — и не видишь того неизменного, что под ним: личности человека, сущности женщины… Как ты мог не понять сразу же, что это — я?

— Ты… — пробормотал он. — Ты.

— Ты твердо решил уйти на Землю?

— Если бы я знал, что ты… Но я уже не могу не уйти.

— Боишься, что Мастер и Фермер разочаруются в тебе?

— Нет. Не поэтому.

— Я понимаю, — сказала она. — Что же, иди, Ульдемир.

Он хотел приблизиться, но она вытянула руку.

— Я… — сказал капитан, — снова теряю тебя. Теперь — навсегда. Но это — только моя беда, а там — вся Земля… Но позволь мне на прощанье…

— Мастер ждет тебя, — сказала она. — А Мастер не должен ждать.

Ульдемир поднял голову.

— Прощай, — сказал он. — Сейчас, когда я знаю, понял… я буду всегда любить тебя, помня, что ты есть.

Он повернулся и пошел — к углу дома, туда, где всегда исчезал Мастер.

— Да, будешь, — сказала женщина вдогонку. — А там, на Земле… Слышишь, Ульдемир? На Земле…

Он приостановился:

— Я слушаю…

— Попытайся там привести все в порядок…

— Не сразу, — усмехнулся он. — Все-таки большая планета.

— Да не на планете: у себя дома. Потому что я приду к тебе очень скоро. Надолго. Навсегда. — Она улыбнулась. — Я помогала тебе на других планетах. Неужели я оставлю тебя одного на Земле? Ты только узнай меня…

<p>Глава последняя</p>

И все-таки меня отнесло течением метров на пятьдесят, стоило мне чуть ослабить гребки, пока сердце не пришло в норму. Я подплыл к берегу. Дно здесь было илистым, в воде лежали коряги, вылезать было не очень-то удобно, но ничего не поделаешь. Зато я согрелся, хотя Гауя в это время года — не для курортников.

Я вылез, узкой тропкой в кустарнике прошел к месту, где раздевался, где лежали мои джинсы, куртка, полотенце — лежали так, как я их бросил. Я вытерся, с удовольствием чувствуя, как дышит кожа, как разбегается кровь. Вода выручает нас, когда больше вроде бы некуда деваться; но рано или поздно приходит пора вылезать. Сколько я пробыл в реке на этот раз? Минут десять? Пятнадцать? Спасибо, Мастер. Очень точно вернул.

Я медленно шел к даче, заново привыкая к этим местам. Спешить было некуда, и следовало о многом подумать, об очень многом. А думать хорошо именно тогда, когда идешь куда-то, но не спешишь, зная, что не опоздаешь.

Я прошел по пустынному дачному поселочку, подошел к своей даче. Калитка была отворена. Я, помнится, закрыл ее, когда шел купаться. Хотя я был тогда в таком настроении, что мог и забыть. К тому же я ведь уходил ненадолго — да и на самом деле пробыл на реке не бог весть сколько.

И все-таки калитку отворял не я. Я понял это, когда из-за дома навстречу мне вышел сын.

— Папа, здравствуй, — сказал он.

— Темка! — сказал я. — Приехал? Вот молодец. Давненько я тебя не видел…

— Я уже подумал, что ты уехал в город, а потом заглянул в гараж — машина стоит.

— Сходил выкупался, — сказал я. — Вода ничего. Не хочешь?

— Потом схожу, — кивнул он.

— У тебя дело? Или просто так? Что, опять в школу?

— Да, — с досадой сказал он. — Нет, я просто так. Хотел забрать свою японскую музыку.

— Она в целости, — сказал я. — А что мы тут стоим?

Я отпер дверь, и мы вошли на веранду. Она была куда меньше, чем та, на Ферме. И все тут было иным. И все же…

— Я даже беспокоиться стал, — сказал сын, — не случилось ли что-нибудь.

— Да ну, сын, — сказал я. — Что со мной может случиться?