Стоп-кран

В доме раскочегарена русская печь. Преют свитера, парят бушлаты. Тают свечи, так как электричество в розетке появляется редко. То ли аварии какие на подстанции зачастили, то ли попросту отключают из экономии… Выяснять не у кого. В деревне полностью отсутствует электорат: ноль жителей. Соседка-дачница порезала кур, ощипала, обожгла на углях, сунула тушки в сумку-холодильник, да и ходу в Рязанцево на электричку до Александрова. Оттуда с пересадкой в Москву. Прямого сообщения нет.

По утрам брели по ночному снежку на большак, ловили редкий зилок, шарахались по району, отирались по конторам окрестных колхозов. Втирали очки и втирались в доверие. И так целую неделю.

Руководители сетовали, что забросило их государство. Ни тебе дотаций, как раньше, ни списания долгов. А своим умом и своим трудом в сложившейся системе хрен проживёшь.

Идём втроём по селу. Урчит заброшенный трактор «Беларусь». Утонул по оси в грязище и посасывает себе соляру. Председатель колхоза, всё ещё подававшего призраки жизни, размышляет вслух. По новым законам колхоз надо на паи раздробить, раздать колхозникам. Мол, паи эти станут основой процветания фермерских хозяйств. По факту же – это контрольный выстрел в голову порядку на селе. А колхозникам – пьянство и голодная смерть. Мало кто готов объединяться в новые артели.

– Вот такой тут у нас пыллумаяндус1, – подводит итог председатель, каким-то нелепым советским ветром занесённый в эти края эстонец. Убеждённый коммунист.

Молотит дизель у трактора. Тракторист ушёл в МТС2 за подмогой и надолго пропал, ибо по пути сельпо3. Бесхозяйственность цветёт покруче борщевика, который благополучно отвоевал у тружеников села половину посевных площадей.

На другой день оказываемся в совхозе. Давно миновали пятилетки ударного труда скотоводов. Нынче в коровниках стоят тощие лохматые коровы. Скотники отправлялись отоваривать талоны на водку и не возвращались неделями, поэтому коров подолгу никто не кормил. А по-хорошему и кормить-то было нечем, так как сенозаготовки безнадёжно провалены. Доярки – худые и измученные, глаза погасшие, щёки впалые. Зоотехник и иные сельчане сменили «коней на Жигулей», да и те не крестьянским трудом поднялись, а на спекуляциях сигаретами да на самогоноварении. Гримаса капиталистической экономики: хорошо живут только те, кто медленно и методично убивает своих соседей.

Председатель совхоза, унаследовавший размах фантазий у хрестоматийного гоголевского персонажа, поведал о намерении запустить в совхозе сосисочный цех. Мол, есть выход на немецких производителей колбасного оборудования. Нужны кредиты. Честный человек Костя, который изначально насквозь видит все эти схемы, красочно объяснил председателю, чем его затея закончится. Напоследок похлопал по плечу и подбодрил:

– Инвестируют не в бизнес, а в человека. В яркого, крепкого, харизматичного, целеустремлённого. Вот такого как вы.

Мы ушли, а тот так и остался стоять под накрапывающим дождём, прикидывая почём нынче килограмм пищевой нержавейки, и как быстро местные спецы раздербанят сверкающие немецкие линии на металлолом.

Всю ночь по окрестным деревням оттопыривались певчие псы. К утру охрипшие, легко загасились петухами и разбрелись отсыпаться по сгнившим будкам.

Снег сменялся дождём, дождь сменялся снегом. Череда одинаковых то ли дней, то ли скупых календарных дат неожиданно лихо сказывалась на нашем психическом состоянии, истощая не столько силы, сколько порывы. Выхолащивала энтузиазм.

– Хорошо хоть коровососущие не летают, – попытался я поднять боевой дух. – Не сезон. У меня на этих оводов со слепнями особый зуд.

– А знаешь, – как-то раз высказался Костя, когда брёхали по серо-коричневой жиже обратно с большака, – можно сотни раз сожалеть об этом сиром домишке в жопе мира…

– Почему ж это сожалеть? – запротестовал я, ведь изба принадлежала моей родне.

– Потому что рядом с ним ничего нет, – спокойно объяснил Костя, – нет ни школ, ни фабрик, ни моря, ни гор, ни водопадов, ни парка культуры и отдыха с кафе или столовой. Даже часовни какой и то нет. Нет ни телефона, ни телеграфа, ни железной дороги, ни рейсового автобуса. А велосипед здесь бесполезен, по этой грязи не проедет. То есть в нём, в этом убогом домишке нет никакого смысла. Жизнь обошла его стороной. Прошла и не приметила, не заприветила. И всё-таки иной раз наполняешься радостью по поводу того, что он есть!

– И что это за повод? – сдался я.

– Вот ты находишься в жопе мира. Ты устал, запыхался, озяб, заколдобился, тебя корёжит и плющит, но через каких-то метров триста тебя ждёт тёплый дом, где ты можешь скинуть сапоги и развалиться на вековом кожаном диване. А кроме того, сидя в мороз в деревянном сортире под гостеприимной вывеской «уссадьба», так приятно осознавать, что НАТО можем уничтожить одним махом… Это ли не настоящее счастье?

– Однако если бы ты находился в какой-то другой жопе мира, ты был бы всего этого лишён, так как в другой этой самой жопе у тебя такого домишки нет!

– Вот-вот!

– Интересно, сколько их на земле?

– Кого? – не уловил Костя.