На ней было надето богато расшитое алое платье, на изящных руках блестели кольца. Рядом с ней в полупоклоне, словно служанка, стояла женщина постарше. Да, деньги у нее водились... Вот, оказывается, как Ричард смог стать сквайром и, получив прекрасное вооружение, вступить в армию короля Стефана. Черт бы ее побрал! У нее же не было ни крыши над головой, ни пенни в кармане, ни положения – и как ей все это далось?
Алина стояла у прилавка, на котором были разложены костяные иголки, шелковые нитки, деревянные наперстки и другие предметы для рукоделия, и оживленно торговалась с продававшим их низеньким темноволосым евреем. Ее поза была расслабленной, независимой и самоуверенной. Она вновь обрела манеры дочери графа.
Теперь Алина выглядела значительно старше. Но она и стала старше: Уильяму было двадцать четыре года, значит, ей сейчас, должно быть, двадцать один. Но Алине можно было дать даже больше. Ничего детского в ней уже не осталось. Она превратилась в зрелую женщину.
Алина подняла глаза и увидела его.
В прошлый раз, когда они встретились взглядами, она зарделась от стыда и убежала прочь. Сейчас же она спокойно и открыто смотрела ему в глаза.
Он попытался многозначительно улыбнуться.
На лице Алины появилось выражение полного презрения.
Уильям почувствовал, что краснеет. Она осталась все такой же надменной и ненавидела его так же, как и пять лет назад. Он унизил и оскорбил ее, но она больше не боялась его. Уильям хотел заговорить с ней, чтобы сказать, что то, что он сделал с ней раньше, он может сделать и еще раз, но кричать через головы толпы было как-то неудобно. Ее уверенный взгляд заставил его почувствовать себя ничтожным. Уильям попробовал было ухмыльнуться, но вместо этого у него получилась какая-то дурацкая гримаса. В смятении он повернул коня и погнал его прочь, но и сейчас толпа не давала ему прохода, а испепеляющий взгляд Алины жег спину.
Когда наконец он выбрался из рыночной толчеи, то наткнулся на приора Филипа.
Этот невысокий валлиец[12]стоял, уперев руки в бока и враждебно выставив вперед подбородок. Он уже не был таким худым, как когда-то, а его коротко остриженные волосы из черных стали седыми. Теперь он уже не выглядел слишком молодым для своего сана. Голубые глаза приора пылали гневом.
– Лорд Уильям! – вскричал он.
Уильям отбросил мысли об Алине и вспомнил, что его главным врагом являлся Филип.
– Хорошо, что ты мне попался, приор.
– А ты мне, – зло произнес Филип, но на его чело легла тень сомнения.
– Ты устроил здесь рынок, – обвинительным тоном проговорил Уильям.
– Ну и что?
– Не думаю, что король Стефан давал разрешение на рынок в Кингсбридже. Как, впрочем, и ни один другой король, насколько мне известно.
– Как смеешь ты? – возмутился Филип.
– Я или кто-либо...
– Ты! – не дав ему договорить, закричал приор. – Как смеешь ты являться сюда и толковать о королевском разрешении, – ты, кто за последний месяц пронесся по всему графству, творя поджоги, грабежи, насилия и даже убийства?!
– Это не имеет отношения к...
– Как смеешь ты вступать в святой монастырь и рассуждать о каком-то там разрешении?! – вопил Филип. Он шагнул к Уильяму, грозя ему пальцем. Боевой конь начал нервно переступать ногами. Голос приора звучал пронзительно, и Уильям не мог даже слово вставить. Вокруг них собиралась толпа монахов, работников и посетителей рынка, наблюдавших за этим скандалом. А Филип все кричал: – После того, что ты содеял, ты должен рыдать со словами: «Отче, я грешен!» Пади на колени в сей святой обители! Моли о прощении, коли хочешь избежать геенны огненной!
Уильям побледнел. Упоминание об адовых муках наполнило его непреодолимым ужасом. Он сделал отчаянную попытку прервать приора, бормоча:
– А как насчет твоего рынка? С рынком-то как?
Но кипевший праведным гневом Филип едва ли слышал его.
– Моли о прощении за свои страшные деяния! – гремел он. – На колени! На колени или гореть тебе в аду!
Уильям был так напуган, что уже готов был поверить в проклятие приора, упасть перед ним на колени и молиться. Он знал, что ему давно уже пора покаяться в грехах, ибо множество душ он загубил на войне, а самые отвратительные преступления совершил во время своего недавнего набега на деревни графства. Что, если он так и умрет, не исповедавшись? От мысли об адском огне и орудующих острыми ножами чертях его начало трясти.
– На колени! – наседал Филип, тыча в него перстом.