Столп. Артамон Матвеев

   — Хозяин, ужинать пора! — позвали работники.

   — Ушица?

   — Лосятина! — откликнулся кашевар. — Мы же заднюю ногу купили в Нижнем.

   — Ладно, — сказал Савва. — Отведаем.

И стоял, смотрел на Лысково, на почти домашние берега. Енафа с Малашеком тоже, должно быть, вечеряют.

11

Милые Саввины люди — сын да жена — рыбку удили на мельнице, возле плотины. День выдался золотой, вечер теплом ласкал. Рыба, разнежась, не спешила кормиться.

   — Батюшка-то небось мимо Лыскова проплывает, — сказал Малашек, меняя червя на муху.

   — Если в Нижнем управился с делами, так оно и есть, — согласилась Енафа. — Ну, кто из нас первым поймает?

   — Везучий.

   — Хитрец!

Малашек показал на храм, венчавший взгорье:

   — Матушка, а ведь лепый. Купола не ахти велики, но к небу так и тянутся. Люди нас хвалят.

   — Дядьям своим скажи спасибо.

Малашек кинул леску под стоящее колесо.

   — Матушка, а Господь Бог нас наградит за такой-то храм?

Слёзы так и брызнули из глаз Енафы.

   — За что нас награждать? Деньги на храм разбойные пошли.

   — Мы же себе могли взять...

   — Нет, — сказала Енафа, — не могли.

   — А помнишь, как мы с тобой лошадь в лесу бросили, с телегой, с добром?.. Как милостыней кормились?

   — Уж такая жизнь. Наплачешься и напляшешься... В те годы горе поверху плыло, вот мы его и хлебали.

   — Ты меня отпусти к деду ниву косить. Он обрадуется.

   — Отпущу, Малашек. На поплавок-то гляди! — и подсекла своего.

Малашек дёрнул удочку — пескаришка.

Енафа вытягивала рыбку не торопясь, с пониманием. Попался огромный голавль.

   — Ух ты! — изумился Малашек.

Енафа осторожно освободили рыбу от крючка.

   — Хозяин здешних омутов. Я его два раза ловила. Видишь, на губе-то рубцы? Ступай, паси своё стадо.

Опустила руку в воду, разжала пальцы. Голавль уплыл.

   — Матушка, — сказал Малашек, — а ведь лепо, что мы на белом свете живём!

   — Лепо! — засмеялась Енафа.

И сын увидел — мать-то у него красавица. В Мурашкине нет её краше.

Последнее

Остаётся рассказать о насельниках этой книги.

Анастасия Марковна, со своими детьми, с внуками, почти тридцать лет прожила в Окладниковой слободе города Мезени. Ссыльный князь Василий Васильевич Голицын помог челобитные написать, и с 1693 года семейство протопопа Аввакума, помилованное царём Петром, поселилось в Москве, в Елохове. Через год капитан Яков Тухачевский продал Анастасии Марковне дом на Шаболовке, в приходе Троицкой церкви. В оградке этой церкви в 1710 году и упокоилась вдова огнепалого Аввакума. От роду было ей восемьдесят шесть лет.

Ближний боярин князь Никита Иванович Одоевский тоже дожил до глубокой старости. Умер он 12 февраля 1689 года, и ему было под девяносто. При Иоанне и Петре управлял приказами Большой казны и Большого прихода. Всего князья Одоевские в годы правления царевны Софьи были судьями в восьми приказах.

Князь Иван Андреевич Хованский, великий воевода царя Алексея, хоть и привёл к власти Софью и царя Ивана, но уж больного горячо брал сторону стрельцов, кричал на бояр в Думе, за просьбишки надворной пехоты стоял крепко. Видя податливость власти, и народ воспрял. Челобитчики, мужичье да холопы, потекли в Кремль рекою. Думный дьяк Украинцев писал в те дни князю Василию Васильевичу Голицыну: «А мы все дни с утра и после обеда за челобитными сидим, и несть нам восклонения: всё государство обратилось в Верх с челобитьями».

Покуда стрельцы в Кремле кормились, а князь Хованский всё тараруйствовал, Голицын с Шакловитым собрали по городам сто тысяч дворянского ополчения. Хитрая Софья перевезла весь свой двор, царевен и братьев-царей в Троице-Сергиев монастырь, чтоб не стать заложниками «надворной пехоты»! Хованского и сына его заманили в ловушку, тотчас и головы долой. Чего успел Тараруй в год восстания и своего торжества, так это жениться на юной красавице, на Ирине Ивановне Михалковой.

Андрей Артамонович Матвеев в царствие Петра исполнял многие посольские службы, получил графство, дочерей нарожал. Блистательный полководец Пётр Александрович Румянцев-Задунайский приходится Артамону Сергеевичу правнуком.

Царица Марфа Матвеевна пережила своего мужа, великого государя Фёдора Алексеевича, на тридцать три года. При царе Петре имела свой дворец.

Другая царица, Прасковья Фёдоровна, супруга царя Иоанна Алексеевича, вдовствовала в Измайлове. От блаженного Ивана родились умные дочери-красавицы. Анна Иоанновна сначала стала герцогиней Курляндской, а много позже десять лет была императрицей России. Екатерина Иоанновна жила в Европе, носила титул герцогини Мекленбургской, а вот их сестрица Прасковья Иоанновна прокоротала век майоршей. Успела до замужества родить от красавца майора Дмитриева-Мамонова.

Жития царя Иоанна было тридцать лет.

Теперь скажем о самом царствии Алексея Михайловича, о кривой нашей памяти.

Очарованные царём с топором в руках, мы замкнули сами от себя допетровскую Россию амбарным замком. Прямо-таки стыдимся заглядывать в старый сарай. Чего рухлядь ворошить?

Не многие понимают: царствие Алексея Михайловича по величию своему, по новизне истинной — не петровской, не обезьяньей — превосходит все устремления средневековья, отечественные и европейские.