Столп. Артамон Матвеев

   — Ах, государь! Куда ни повернись — перемены. Весь Белый город — каменный, улицы камнем вымощены. Кремль иной! Новые дворцы, новые приказы... Одеты не как придётся, а благородно. — Василий Борисович замолчал, набычил голову да и глянул царю в глаза. — А всё равно — татарская страна! Все в татарском платье. Разве что женщины без чадры.

   — Василий Борисович! — Царь так и просиял. — Я давно твержу: не ходим, а путаемся в длинных полах. Верно! Верно! Татаре. Волосы и те по-татарски стрижём. Наголо. Я, великий государь, самодержец, отрастил кудри, но пример-то с царя Голицын да Языков переняли, да братья Лихачёвы с моими стольниками. И покуда — всё.

   — Государь Василий Борисович! — обратился к Шереметеву Голицын. — Поведай нам о бахчисарайских новостях.

   — Большая новость одна. И для всех изменников плачевная. Юрко Хмельницкого в Стамбуле удавили.

   — Хмельницкого?! Он же служил султану, как раб. От Христа отвернулся ради службы султану. В монаха постригся, а султан позвал — тотчас и сбросил ряску, будто кожу лягушачью.

   — Какой он монах! Себялюбец, жестокий самодур. Что там приключилось, не знаю — приказал содрать кожу с живой жидовки. За это и удавили... Изменники плохо кончают.

   — Василий Борисович, князь! — обратился царь к Шереметеву и Голицыну. — Вот вы оба были в Малороссии... Помнят ли господа казаки, что родом они из Киевской Руси? Знают ли, что все мы дети одной матушки?

   — Кто в польскую сторону глядит, тот сердце ото всего русского на замке держит. — У Василия Борисовича даже губы потоньшали от досады. — Ради шляхетского звания украинцы готовы отречься не только от батюшки с матушкой, придумывая себе родословную, но и от веры, от православной матери-Церкви.

   — Малороссы — племя хозяйственное, — усмехнулся князь Голицын. — Ради сальца да галушек басурманам служат, тёмному князю готовы поклониться... У них там ведьм, колдунов — по чёртовой дюжине на селение. В иных городах, когда вся нечисть на Лысую гору спешит, в полночь на небе тесно, как от галок.

   — Неужто?! — вырвалось у великого государя.

Князь засмеялся:

   — Сё — басни. Да ведь бают.

   — Алексей Тимофеевич. — Царь глянул на Лихачёва. — Ты вот историю-то пишешь. О корнях произведи поиск! О нашем русском древе. Откуда семя залетело, кто нам ближняя родня. Живём и не знаем, откуда есть пошла земля Русская.

Василий Борисович дотронулся до птицы сирин на чаше, из которой пил.

   — Государь, степняк и через тысячу лет останется степняком. Русь — страна землепашцев. Сё — жизнь исконная, от века. Где Бог нас создал, там мы и есть... В сокровенное бы заглянуть. Сирин, гамаюн, алконост — на каких деревах сии птицы гнезда вьют? От века ли они наши птицы али всё-таки залётные?.. Ты, Алексей Тимофеевич, не гадай, а произведи подлинный изыск. За это тебе всё потомство русское до земли поклонится.

   — Спасибо, боярин, за доброе мудрое слово. — Глаза у Фёдора Алексеевича стали ласковые, поспешил укрыться в серьёзность. — Смотрели мы нынче полк. Солдаты — русаки-богатыри, а офицеры-то, кого ни возьми, — немцы. Иные по-русски трёх слов сказать не умеют. Мы с князем Василием Васильевичем да с Иваном Максимовичем много о том говаривали. Василий Борисович, положа руку на сердце, худо ведь мы воюем?!

   — Храбро, великий государь, — твёрдо сказал боярин, — но хреново.

   — То-то и оно! Устоим, спрашиваю, перед шведами, перед цесарскими войсками, ежели приведётся?

   — Ригу твой батюшка всею силою взять не смог, — напомнил Шереметев. — Взяли бы, да офицеры изменили.

   — Вот я тут написал. Прочитать вам хочу. — Фёдор Алексеевич отвёл руку себе за спину, и стольник тотчас подал царю большой лист бумаги.

   — Сё — моё послание комиссии. Надобно не мешкая собрать выборных от всех военных сословий и, обговорив наиважнейшие дела, устроить наше царское войско по их приговору. Послушайте и скажите, так ли я замыслил дело, к добру ли?

Прочитал грамоту:

   — «Ведомо великому государю учинилось, что в мимошедших воинских бранях, будучи на боях с государевыми ратными людьми, неприятели показали новые в ратных делах вымыслы, которыми желали чинить поиски над государевыми людьми. Для этих-то новомышленных неприятельских хитростей надобно сделать в государских ратях рассмотрение и лучшее устроение, чтобы иметь им в воинские времена против неприятелей пристойную осторожность и охранение и чтоб прежде бывшее воинское устроение, которое показалось на боях неприбыльно, переменить на лучшее, а которые и прежнего устроения дела на боях с неприятелями имеются пристойны, и тем быть без перемены».

   — Зело мудро, великий государь! — Радость на лице Шереметева была искренняя: царь совсем ещё юнец, а самодержствует, аки муж. Пояснил своё чересчур восторженное восклицание: — Пригоже, что от доброго, от нажитого дедами, прадедами и нами, грешными, ты, самодержче, не отрекаешься, оставляешь ради пользы дела.

   — Председателем комиссии я назначил князя Василия Васильевича, — царь приподнял кубок с вином в сторону Голицына, — а ты, боярин, будь с ним в совете. И без мест! Без мест! От местничества многие наши настроения и убытки.