Столп. Артамон Матвеев

Соглядатай сам видел самозванца. Лет пятнадцати—семнадцати, лицом смугловат, волосы среднего цвета — не бел, не чёрен, в талии тонок — девкам на зависть, лицом пригож. Называет себя царевичем Симеоном Алексеевичем. При нём восемь донских казаков, а заводилой у них Миюска — друг Стеньки Разина. Казаки царевича осматривали. На плечах нашли природные царские знаки: венец, двуглавый орёл, месяц со звездою. Про себя царевич говорит: ударил он, будучи отроком, деда своего боярина Илью Даниловича Милославского блюдом по голове. Царь с царицею прогневались, и он бежал. Был пойман. Сослали в великой тайне на Соловки. А как в Астрахани явился Степан Тимофеевич Разин, с помощью соловецких монахов ушёл к казакам. Был у Степана Тимофеевича в великом почёте... Когда же Разина взяли, ходил с казаками на Хвалынское море, на Дону жил. Теперь идёт в Киев, а из Киева к польскому королю.

Всю эту неприятность предстояло донести Алексею Михайловичу. Но к горькому Артамон Сергеевич припас и сладкое: шляхта Великого княжества Литовского желала видеть на престоле Речи Посполитой государева сына Фёдора Алексеевича.

Начал доклад со сладкого. Государь возрадовался, начал говорить похвалы своему Артамону, стал спрашивать, кого в Польшу послать. Остановились на Никите Ивановиче Одоевском — краса боярства, летами самый старший, умом мудрец.

Так и не пришлось Матвееву о Симеоне доложить, стыдно стало бочку мёда ложкой дёгтя поганить.

8

На второй неделе поста обитатели царского Терема собрались навестить святыни Симонова монастыря.

Монастырская церковь Успения Божией Матери старше Успенского Кремлёвского собора и в своё время была самой большой в Москве. Строили тот храм на деньги Григория Ховры его сын и внук. Оба позже отвечали перед великим князем Иваном III за строительство Кремлёвского Успения.

До Симонова от Кремля шесть вёрст. В сани сели: Ирина Михайловна, Анна Михайловна, Татьяна Михайловна, Софья Алексеевна да с ними двое служанок, а везти тёток и сестрицу вызвался Фёдор Алексеевич.

В те поры, когда цугом ездили, передних лошадей седлали, конюхи ради царевича коня впрягли ретивого, красавца огненной масти, со звездою во лбу. Удовольствие хотели сделать.

Фёдор Алексеевич, имея молодые годы, в лошадях разбирался лошадникам на зависть.

Март, а морозец выдался крепкий. Кругом красота. Солнце в короне, снег розовый.

   — Ох, прокачу! — обернулся царевич к тётушкам, к сестрице и тронул повод.

Конь налёг — да только ногами проскрёб. Полозья прихватило. Царевич огрел коня кнутом. Конь рванул, вскинулся на дыбы. Фёдор Алексеевич навзничь — да и сверзился под копыта, под тяжело груженные сани. Лошади, слава Богу, не наступили, а вот полоз прошёлся по спине, грудь придавило.

Ужас объял царевен, но самая младшая из них, Софья, головы не потеряла:

   — Слуги! Шубу! Кладите! Поднимайте! Несите! Ты — к царю! Ты — за врачами.

Алексей Михайлович поспел к Фёдору вслед за Лаврентием Блюментростом. Тот ножом вспарывал драгоценные одежды.

Осмотрел, ощупал. Сказал Алексею Михайловичу громко, чтоб и царевич слышал:

   — Переломов — нет. Серьёзных повреждений — нет. Будем лечить.

   — Федюша! — наклонился над сыном государь. — Бог милостив. Пошлю сейчас во все церкви, чтоб молебны служили о даровании тебе здравия.

   — Уже послано! — сказала царевна Ирина Михайловна. — Прости нас, Федя. Понасажались, как клуши.

Лицо великой княжны было мокрым от слёз.

   — Полно тебе, Ирина! — сказал царь. — За мои грехи Господь наказывает. В латинское гнездовье возмечтал усадить сына.

   — К святейшему человека отправь! — едва слышно сказал Фёдор.

   — К кому? Ах!.. К авве Никону? Тотчас! Тотчас! — кинулся распорядиться. А ведь удивлён был: отчего это Федя о Никоне вспомнил? Письма, что ли, строптивец присылал?..

Болел Фёдор Алексеевич долго. Весь Великий пост отлежал в постели. Обошлось. Отмолили. В тех молениях была лепта Никона. Может, и самая драгоценная. Обиды и ненависть одолел в себе. Любовью воспламенялся к царёву отпрыску.

9

В ночь перед Лазаревой субботой приснился Никону царь Алексей Михайлович. Будто сидит горе-государь в крестьянской телеге, но едет не дорогой — по болоту, по своим сыновьям.

   — Что у тебя за гать такая?! — закричал Никон в ужасе. Выхватил из-под колёс отрока, прижал к груди. — За кого Бога молить?

А отрок отвечает:

   — За Фёдора.

Поднялся Никон с постели. Поцеловал образ Спаса. И вдруг решил: «В скит поедут, к преподобному Нилу».

Ночь-полночь — поднял келейников, келейники слуг. А слуг у бывшего патриарха было уже за двадцать человек. Монастырские власти в ноги своему великому сидельцу кланялись. Из Москвы от царя, от царицы, от царевича и царевен письма, гонцы, милостыня.

Патриаршее место пустует, а что у царя-то на уме? Посерчал-посерчал да и простил!

Выехали до солнышка, но дух от земли шёл весенний.

Снег согнало в середине марта. Зима разок-другой пробовала вернуться — куда там! Солнце уродилось горячее. Мать-и-мачеха золотила луга, да не крапцой — сплошь.