Столп. Артамон Матвеев

   — От твоего царского ока ничего не утаишь, — польстил государю Артамон Сергеевич. — Да отчего ж не любить архимандрита? Твои указы исправляет со страхом, со рвением. Боярыню Морозову в бараний рог скрутил.

   — Сие в нём дорого! — простодушно признался Алексей Михайлович. — В Новгород его посылаю, митрополитом, на место Питирима. Я глядел книги. Не мужик, как Никон. Из рода Савеловых. Его пращур Свейской земли человек, в Новгороде осел. Род Савеловых от Ивана Кузьмича — от новгородского посадника. Государь Иоанн III, когда Новгород присоединил, в Москву его сослал. Имения у Савеловых в Можайске, в Ростове Великом. Постригся в Киеве, в Межигорском монастыре, спасался в Иверском, в Андреевском, в Ново-Спасском. Жена у него тоже инокиня, в Можайском монастыре, матушка там же спасалась.

   — Патриархом Питирим будет?

   — Ну а как ты его обойдёшь? И чего ради? Семнадцатый год в митрополитах. Сколько ему пришлось от Никона вытерпеть. Девять лет, пусть не именуясь, но был патриаршим местоблюстителем. Стар, но разум у него ясный. Пусть начальствует, пока Иоаким набирается святительской благодати.

Артамон Сергеевич уж, кажется, привык, что царь с ним обговаривает втайне самые важные государские дела, а всё-таки в душе погордился, когда Питирима в патриархи возводили. Свершилось сие в день прославления Влахернской иконы Божией Матери 7 июля 7180 года от Сотворения мира.

4

Артамону Сергеевичу приснились пчёлы. Будто стоит он у себя в саду, воздух благоуханный: Авдотья Григорьевна цветов насажала, взятых в Немецкой слободе, роз из государевых садов в Измайлове. Потянулся, руки раскинул, и на каждую его ладонь село по пчелиному рою. Испугался, но пчёлы не жалили. И тут он увидел — ручей по саду бежит. Медовый.

Пчёл видеть — к богатству, к славе.

Пробудился Артамон Сергеевич, поглядел на ладони, а в них всё ещё тяжесть от роёв — тотчас и поднялся. Дела предстояли важные, но он не позволил себе озадачиться раньше времени.

В лёгкой ферязи из камки, нежно-розовой, утренней, вышел в сад. Из дальнего угла, где черёмуха потонула в ежевике, и всё это оплетено было хмелем — куда ручей-то медовый устремлялся, — ему спела нарядную песенку, должно быть, малиновка. Артамон Сергеевич возвёл очи к небесам, благодаря бессловесно Господа за щедрости, каких никогда не чаял себе. Всё в нём уже спешило, но он обуздал рабскую свою торопливость. Вернулся домой, вышагивая, как журавль, нога за ногу. В моленной прочитал «Отче наш», поцеловал образ Богородицы и, наконец, явился к столу, где его ожидала Керкира.

На завтрак был подан творог с черничным вареньем, два яйца всмятку, пирог с изюмом, чаша земляники, сливки и каравай хлеба, пышный, с золотой корочкой.

Авдотья Григорьевна уехала в Терем спозаранок: царица собиралась в паломничество по женским окрестным монастырям.

Керкира мешкала уходить, и Артамон Сергеевич догадался: хочет просить о чём-то важном для неё.

— Всё у тебя так вкусно, — сказал он. — А хлеб — у царя такого не пекут... Ну, что за печаль?

   — Печаль, — согласилась Керкира и трижды быстро поклонилась до земли. — О благодетелях моих хочу напомнить. Енафа была у тебя, та, что к мужу поехала, в Пустозерск.

   — Ах ты, Господи! — Артамон Сергеевич по лбу себя щёлкнул. — Раньше бы напомнила, когда царь на радостях ко всякому доброму делу сердце распахнул!.. Обещаю не забыть. Как, говоришь, её звали?

   — Енафа!

   — Да, да — Енафа. А мужа?

   — Савва.

   — Енафа и Савва... Ты вот что, напиши-ка мне их имена. Я в пояс положу.

Керкира принесла и подала писульку.

   — Будешь царю челом бить — скажи: их величество знает Савву. Ефимком его одарил, когда шёл к Троице, пеши, в первый год царствия. А потом Савва в пятидесятниках под стенами Смоленска воевал. На острове Кие монастырь строил. Восточных патриархов на своём корабле вёз.

   — За такого просить можно с надеждой. — Артамон Сергеевич одарил Керкиру улыбкой и, забыв про сановитость, поглотал завтрак, велел подавать лошадей. Но тут привезли письмо от полковника фон Стадена.

Писал из Курляндии: «Для потехи царского величества приговорил экомедиантов магистра Фелтона да Чарлуса с товарищи, двенадцать человек. Жить в Москве согласны без жалованья, но чтоб за каждую комедию давать им по пятьдесят рублей и вольно б играть за деньги перед людьми. Трубачей не нашёл, хотя давал по тысячи ефимков на год. Есть два, которые обучились недавно. Умеют мусикийские песни трубить. Просят по шесть рублей на месяц, а также играть где похотят. Нашёл медного плавильщика и рудного знатца, доктора. Просят по двенадцати рублей в месяц и на подъем сто рублей».

   — Доброе известие! — обрадовался Артамон Сергеевич.

В приказ ехать велел быстро. Его ждал гонец из Малороссии — дело наитайнейшее, но позвал к себе сначала переводчика Андрея Виниуса, тот занимался делами комедии.

Андрей родился в Москве. С виду совсем русский человек, но всякое дело строил точно и прочно, по-немецки.