Столовая гора

Разноязычный говор вместе с пылью, терпким запахом баранины, черемши и брынзы колышется над низкими рядами, камышовыми навесами кэбавен ^{3} и духанов, арбами и корзинами. Осетины, терские казаки, татары, персы, армяне, кабардинцы, ингуши, беженцы-турки, красноармейцы из Ярославской, Тульской, Рязанской губерний продают и покупают, покупают и продают — меняют одно на другое, торгуются, клянутся, ругаются, призывают в свидетели бога, черта, аллаха, джина. Мальчишки-папиросники снуют между ног, перекликаются друг с другом, ныряют в толпу, как пловцы.

Пузатые русские самовары клубят белый пар на длинных столах, русские бабы-казачки в платках с розанами подают чай. Масленые, жирные солнечные пятна плывут по их потным, круглым, румяным лицам, по самоварной меди, по стаканам и чашкам, по красным звездам буденовок, по рыжим папахам.

Во фруктовых лавках над пирамидами алой клубники, розовых, лакированных черешен, скороспелой янтарной айвы, в густом приторном дыхании плодов, поджав ноги, сидят персы, перебирают четки, кивают мимо идущим.

Распялив ноги, вниз головой висят освежеванные туши баранов, капля за каплей падает наземь пунцовая кровь,— вьются над ними черной стаей овода и мухи, особенные, жирные, блестящие изумрудные мухи, точно родившиеся из густой бараньей крови. Старый, тощий пес сидит в стороне, из открытой пасти его свешивается голодная, мутная слюна.

А над базаром, над людьми, над плодами и травами, над кровлями города, над белыми шапками гор катится неизменно золотая арба, влекомая белыми буйволами,— с востока на запад вращает она свои огненные колеса и никогда — с запада на восток.

2

Один день сменяет другой.

Лето цветет все пышнее, все ярче. Оно приходит к своему зениту.

Плоды наливаются, зреют и опадают — соки земли возвращаются земле.

Арбы, нагруженные фруктами, медленно двигаются к городу — за ними летит пчелиный рой.

Янтарным медом насыщен воздух. По вечерам медовое солнце покоится на горах, медленно льет свои лучи на дубовые рощи, птицы начинают перекликаться между деревьями. Медвяная роса ложится на скошенный луг.

И над степью, над солью, полынью и мятой подымается налитая, бронзовая луна — медленно и величаво, как престарелая султанша, которой скучно.

Теперь на высотах из-под снега бегут ручьи. Все выше уходят овечьи отары, и пастухи слышат песню Гейлюна.

Она звучит все радостней, все звонче, а в иные дни доносится до аулов, лежащих в расселинах.

Гейлюн всегда начинает свою песню в пору созревания плодов, когда земля как буйволица с сосцами, полными молока.

В одно раннее утро ветер касается оборванных струн его лиры, и она начинает петь. Ручьи бегут по камням, между корнями деревьев и упадают в бездну. Так рождается песня Гейлюна.

Из года в год, когда соты до краев наполняются медом, она звучит сызнова.

И так будет до конца дней.

Гейлюн был сыном аварского уцмия ^{4} Гассана-Али. Он родился от самой молодой из жен его в последней четверти месяца — медовой — и так был красив, что старшая жена Гассана-Али не могла стерпеть и убила его мать, чтобы называть его своим сыном.

На пятом году его отдали в аталыки ^{5} к Мамсудину Холотийскому из Кайтака. Ему подарили лучших лошадей из табуна и лучшее оружие.

Но он не глядел на них, он шел к ручью, слушал его плеск и пел.

Никто так не мог петь и играть на лире, как он.

На заре девушки шли за водой к ручью и оставались там, заслушавшись его песен. Они прикрывали свои лица чафчарами ^{6} и чадрами так, чтобы их нельзя было увидеть, и слушали.

— Гейлюн, какую песню поешь ты? — спрашивали они.

— Я пою песню сегодняшнего дня,— отвечал юноша.

— Но ты ведь поешь каждый день новую песню?

— Да, потому, что у каждого дня своя песня.

И он пел и улыбался, и глаза его отражали в себе ручей, небо, солнце в небе.

Слишком долго оставались девушки подле ручья. Слишком красив был Гейлюн.

Тогда все юноши аула — уздени и чанки ^{7} — пришли к нему и потребовали, чтобы он ушел.

— Ты плохой джигит,— сказали они ему,— ты не владеешь кинжалом, не любишь коня, не участвовал ни в одном набеге, не чинил баремту ^{8}. Ты сидишь у ручья и поешь песни, ты нам не нужен. Уходи.

И некоторые из них схватили камни, желая его ударить.

Старейшины решили вернуть его отцу, чтобы предотвратить убийство. Они боялись кровавой мести.

Дома Гейлюн жил как послушный сын, во всем следуя примеру отца.

Но по ночам он выходил на крышу своей сакли, играл и пел. Он думал, что его никто не слышит.

Да будет благословенна жизнь! — пел он.

От восхода до захода солнца — да будет благословен каждый день.

Утренний и вечерний багрянец, крепкий сон ночью, радостное пробуждение, бодрый труд, когда пот, как мед, утучняет землю, волчий голод в полдень после труда и жажда, когда алчущие губы тянутся к поющему ручью; блаженный отдых, и сладкая лень, и благодарная молитва аллаху.