Столько воды кругом - и так близко

Войдя в церковь, вижу, что гроб уже накрыт крыш­кой и утопает в цветах. Я занимаю место в последнем ряду у выхода, и почти сразу начинает играть орган. Храм постепенно заполняется народом, пришедши­ми проститься, — есть люди средних лет и старше, но гораздо больше молодых, двадцатилетних, и сов­сем юных подростков. Им явно не по себе в непри­вычной одежде — в этих строгих костюмах, галсту­ках, в спортивных куртках и брюках, темных плать­ях и лайковых перчатках. Рядом со мной садится парень в клешах и желтой рубашке с короткими ру­кавами — он едва сдерживает слезы. В какой-то мо­мент распахивается боковая дверь, я смотрю на ули­цу, и у меня перед глазами все плывет: я вижу цвету­щий луг; через несколько секунд стекла автомобилей вспыхивают под лучами солнца, и я понимаю — это парковка. Появляются родственники, они проходят на специально отведенные места — сбоку за занавес­кой. Слышен скрип стульев — семья рассаживается. К кафедре подходит худощавый светловолосый гос­подин в темном одеянии: он просит всех склонить головы. Следует короткая молитва за нас, живущих, после чего он предлагает всем молча помолиться за упокой души Сьюзан Миллер. Я закрываю глаза и вспоминаю фотографию девушки в газетах, на теле­экране. Представляю: вот она выпорхнула из кино­театра, садится в зеленый шевроле. А дальше — вниз по реке, подхваченное течением, плывет обнажен­ное тело, ударяясь о подводные камни, путаясь в прибрежных зарослях, то повернет, куда подскажет река, то замедлит ход, — покойница плывет по вол­нам, колышутся распущенные волосы. Потом остановка: зацепилась пальцем за нависшие ветви, воло­сы запутались в водорослях — и теперь ни с места. И тут появляются четверо, смотрят на нее остолбенело. Потом кто-то очень-очень пьяный (уж не Стюарт ли?) наклоняется, берет ее за руку... Знают ли об этом ее путешествии сидящие в церкви? А если б да­же узнали, то что? Я всматриваюсь в лица. Мне ка­жется, между всеми этими событиями и людьми су­ществует какая-то связь, только нужно ее отыскать. От напряжения у меня раскалывается голова.

Господин переходит к добродетелям Сьюзан Мил­лер: приветливая, милая, добрая, отзывчивая. За за­навеской раздается покашливанье, слышатся сдав­ленные рыдания. И тут вступает орган — служба окончена.

Я медленно двигаюсь в толпе мимо закрытого гро­ба и выхожу на паперть, залитую ярким, горячим по­луденным солнцем. Передо мной, прихрамывая, сходит по ступеням пожилая женщина: поискав взглядом знакомых в толпе и не найдя никого, она решает заговорить со мной:

— А ведь его поймали! — сообщает мне. — Слабое утешение, а все-таки. Сегодня утром арестовали: я по радио слышала. Местный парень — представляе­те? Из этих, из волосатых.

Мы идем с ней по плавящемуся от солнца асфаль­ту. Люди разъезжаются. Мне дурно — чтоб не упасть, хватаюсь рукой за парковочный счетчик. В глазах рябит от сверкающих, до блеска натертых капотов. Перед глазами все плывет.

— Он ведь признался, что у него с ней в тот вечер была близость, но убивать, говорит, не убивал.

Старушка презрительно хмыкает.

— Как же, слыхали! Дадут ему условно, а потом от­ пустят.

— У него ведь могли быть сообщники, — вставляю я. — Нужно все проверить. А вдруг он кого-то покры­вает — брата или приятелей?

— Я знала ее маленькой девочкой, — всхлипывает женщина. — Она ко мне часто забегала, я пекла для нее печенье, она любила сидеть перед телевизором и грызть. — Она часто моргает, трясет головой, по щекам катятся слезы.

Стюарт на кухне: сидит один, выпивает. Глаза красные — плачет? Смотрит на меня и ничего не го­ворит. У меня переворачивается сердце: что-то слу­чилось с Дином!

— Где он?! — кричу. — Где Дин?

— Во дворе играет.

Стюарт, мне страшно, мне очень страшно, — я обессилено прислоняясь к косяку.

— Отчего, Клэр? Скажи, любимая, может, я смог)' помочь, а? Я так хочу тебе помочь, ну позволь мне. Ведь я твой муж.

— Я не знаю, чем ты мне поможешь, мне страшно. Мне так... так... мне так...

Он осушает стакан, встает и идет ко мне, не спус­кая с меня глаз.

— По-моему, я знаю, что тебе нужно, девочка моя. Давай, я тебя полечу, а? Расслабься, пожалуйста.

Он берет меня за талию, а другой рукой расстеги­вает жакет, потом блузку.

— Все по порядку, правда? — пытается он шутить.

— Только не сейчас, прошу тебя, — сопротивля­юсь я.

— Только не сейчас, — передразнивает он. — Ника­ких «не сейчас».

Он заходит сзади и крепко прижимает меня к се­бе. Ладонью нащупывает грудь под лифчиком.

— Прекрати, слышишь, прекрати сейчас же! — от­биваюсь я и топчу, топчу ему ноги.

И тут я чувствую, как меня отрывает от земли, и я па­рю. Но в следующую секунду я оказываюсь на полу, — смотрю на него снизу вверх; у меня болит шея, юбка задралась выше колен. Он наклоняется и шипит:

— Проваливай, сучка, слышишь? На коленях бу­дешь ползать, я до твоей дырки больше не дотро­нусь!

Он всхлипывает, и тут я понимаю, — ему плохо, ему так же плохо, как мне. Он уходит прочь, и я чув­ствую, как меня накрывает волна жалости.

Дома он сегодня не ночует.