Столичный доктор

– Скажите, Евгений Александрович, а чего вы хотите для господина Початова?

– Не знаком с таким, поэтому и желать для него что-либо от себя лично не могу.

– Хм-м… – Пристав откашлялся, передвинул языком во рту кусок сахара и запил чаем. Слава богу, он пьет из чашки прихлебывая, но не так кошмарно, как делают это любители блюдец. – Я не так выразился, прошу прощения. Сергей Акиндинович Початов – участник досадного недоразумения в «Славянском базаре». Крупный торговец чаем.

– Ага, тот самый, из первой сотни! Точно, в газетах писали про купца П. – Я задумался. – Знаете, особой кровожадностью не отличаюсь. Если бы дело касалось меня одного, довольно было бы и простых извинений.

– Но? – продолжил Блюдников, уловив намек.

– Была затронута честь Виктории Августовны.

– Я понимаю, – кивнул пристав и снова мастерски переместил сахар с правой стороны рта в левую. – Давайте напрямую. Он и вправду человек занятой, миллионщик. И очень хотел бы примирения. Готов… приложить для этого немалые усилия. Лично вам деньги предлагать он не будет, чтобы вы не сочли это оскорблением. Но на вашу задумку со скорой помощью – да, да, я знаю о прожекте, Виктория Августовна обмолвилась – сделает крупное пожертвование. Согласны?

Теперь все стало понятно. Купчина вышел на пристава, предложил мзду за решение вопроса, а Емельян Алексеевич знает, на какие кнопки можно нажать. И ладно. Для скорой я и принципами поступлюсь. Вон, профессор Цветаев лично собирает деньги на музей изобразительных искусств. И ко мне заезжал. Так что и мои сто рублей теперь там есть. Шестого класса чиновник, высокоблагородие, не брезгует. А мне сейчас явно не сотню предложат, ради такой мелочовки Блюдников не стал бы ко мне на чаепитие напрашиваться. Небось, и свой интерес имеет. В крупных номиналах.

– И личные извинения Виктории Августовне, – добавил я желание к размеру контрибуции.

– Будут принесены в ближайшее время, – заверил меня пристав. – Я сейчас, один момент.

Блюдников вышел, что-то недолго втолковывал Кузьме и вернулся. Ждать долго не пришлось. Послышался топот по лестнице, и вошел знакомый пузан. Борода в инее, снял шапку, перекрестился на красный угол.

Встал на пороге, потупив взгляд. Прямо первоклашка в школе.

– Господин Баталов, я сожалею о своем недостойном поведении во время нашей встречи и приношу глубочайшие извинения, – не поднимая голову, произнес он. Может, и недостаточно искренне, да и хрен с ним.

– Принято, – кивнул я.

– Вот, возьмите… На благое дело… – На край стола лег конверт, да не простой, а размерами побольше обычного. И довольно пухлый.

Ни слова больше не говоря, чаеторговец развернулся и вышел, а пристав достал из кармана лист бумаги, подвинул его ко мне. Ага, заявление, что претензий к Початову не имею. Подписал.

– Ну, дело улажено, пойду и я. – Блюдников встал с явным усилием, опираясь на край стола.

– Подождите минутку. – Я схватил его за правый локоть, и он охнул от боли, стоило моим пальцам коснуться его бока. – Что с вами?

– Да болит, собака,

– Давно?

– Не помню уже.

– Встаньте вот так, пожалуйста. – Я повернул его к свету. – А давайте-ка я вас быстренько осмотрю, Емельян Алексеевич. Раздевайтесь. До пояса. Много времени не займет.

Блюдников помялся, но потом быстро снял одежду и прилег на диван, свесив ноги в сапогах. Да уж, это он под одеждой кажется мощным и дородным, а стоит раздеться… Дефицит мышечной массы налицо. Склеры… Ну, скажем, субиктеричные, желтоватые. Значит, билирубин чуть выше шестидесяти. Расчесы тоже есть, хоть и единичные.

– Зуд ночью беспокоит?

– Есть такое, – признался полицейский.

Продолжим. Извитые вены под кожей, сосудистые звездочки. Теперь пальпация. Печень выпирает сантиметров на десять, не меньше. Прямо айсберг в океане. Болезненная, край тупой.

– Голени отекают?

– К вечеру бывает. Что скажете?

– Дело серьезное. Выпиваете?

– А как без этого?

– Много?

Ну да, глупый вопрос. Будто приставы ведут журнал учета принятых рюмок.

– Четверть в неделю, может, и выходит.

Я внутренне ахнул. По двенадцать литров в себя засаживает в месяц. И еще жив.

– У вас цирроз печени. Болезнь такая. Орган не справляется со своей работой, уже не может… хм… переваривать водку. Отсюда и уменьшение мышечной массы, слабость, отеки.

Пристав сел в кровати, потрогал себя за бока.

– Что делать? Травку попить? Тысечелистник, расторопшу?

– Нельзя при циррозе такое. Пить прекращаем. Желательно совсем. Иначе скоро умрете. Бобровая струя. И медвежья желчь. У китайцев есть особый рецепт, давно используют.

– Может, ваш этот… Ли достанет? – Пристав побледнел.

– Я спрошу и тут же дам знать.

Пока Блюдников одевался, я открыл конверт. Не заклеенный, кстати. Пачка банкнот внутри очень пухлая, и на всех портрет Екатерины Алексеевны в зрелом возрасте. Вот откуда пошел термин «бабки». Я вытащил, собираясь пересчитать.

– Десять тысяч там, – сказал пристав, застегивая сорочку.

Я быстро отсчитал десять соток и положил на край стола.

– Это вам, Емельян Алексеевич.

– Не возьму и гроша, Евгений Александрович. Я же знаю, что не на актрисок потратите.