Столичный доктор

Всю ночь не давали спать сначала кошмары: перед лицом стояло дуло револьвера, и я все ждал выстрела. Просыпался в поту. А потом подключилась мышь. Да, обычный микки маус российского розлива. Все бегала, шуршала, потом начала грызть что-то. Я выругался и затребовал Баюна.

Кузьма разыскал его, принес в спальню. И надо сказать, кот не бездельничал: полез под кровать, начал выскребать противника из норы. Неудачно. Устроил засаду. Притаился – ни звука. Но мышь, похоже, просекла тему, выходить наотрез отказывалась. Шуршала где-то по своим коридорчикам и прочим секретным ходам.

Встал в препаршивом настроении, выговорил грустному коту, который умывался на подоконнике.

А тут как назло еще и спину прострелило. Ладно, у этой напасти есть лечение: сделал утренний комплекс упражнений, показанный мне вчера внучкой Ли Хуаня – Синцзюань. Невысокая крепенькая девчуля, которая легко одеждой шифровалась под мальчика. И как только Кузьма ее распознал?

Начал с выпадов, махов, потоми постоял в планке. Дальше дело дошло до стоек из стиля Багуачжан. В переводе – Ладонь восьми триграмм. Эти триграммы мне объяснял другой ученик Ли, такой же, как внучка, мелкий крепыш – Лэй Чан. Основные движения, переходы… Стиль был сложный, рассчитанный на дистанционные схватки с дальними ударами ногами, руками. Никакого клинча. Поинтересовался во время тренировки, как долго придется учиться.

– Лет пять, – пожал плечами Ли Хуань. – Дети и подлостки быстлее.

М-да… Будут ли у меня эти пять лет?

Пока занимались, приглядывался к ученикам китайца. Уровень у них был запредельный: в ходе учебной схватки я просто не видел многих ударов. И постепенно начал понимать замысел Ли. Он решил в каретном сарае фактически открыть собственную школу, не афишируя и под прикрытием излечения приват-доцент Баталова.

Дворник, сдобренной взяткой в полрубля, уже не проявлял интереса к шастающим «китаезам», домовладелица же, насмотревшись на мои успехи, вообще заказала себе курсы массажа. И была очень довольна результатами, рекомендовала знакомым кумушкам.

Единственный, кто озаботился вопросом, стал батюшка Серафим. Он заехал за мной забрать на похороны Зингера, увидел идущих по двору китайцев, прихватил за локоток дворника. Пока я собирался, исследовал свой гардероб на предмет черного галстука, священник быстро все выпытал у подметальщика.

– Как же так, Евгений Александрович?! – пенял мне в санях священнослужитель. – Эдак так и оскоромиться можно. Они же язычники, в истинного бога не веруют…

– Они буддисты, – почесал в затылке я. – А их вера христианскую совершенно точно признает как истинную.

Батюшка только в расстройстве головой качал. Седая грива волос выползла из-под шапки, рассыпалась по плечам.

– Ежели о ваших шашнях с китайцами узнают в духовной консистории… – Священник тяжело вздохнул.

– А как же слова Христа? – поинтересовался я. – Нет ни эллина, ни иудея.

– Вы помните полную цитату?

Я покачал головой.

– Апостол Павел писал: «Отложите все: гнев, ярость, злобу, злоречие, сквернословие уст ваших; не говорите лжи друг другу, совлекшись ветхого человека с делами его и облекшись в нового, который обновляется в познании по образу Создавшего его, где нет ни Еллина, ни Иудея, ни обрезания, ни необрезания, варвара, Скифа, раба, свободного, но все и во всем Христос».

– Обновляется в познании! – Серафим поднял палец вверх. – Ваши китайцы хоть раз спрашивали о Христе?

Тут я смутился:

– Нет.

– О чем и речь…

Дальше ехали молча и спустя минут сорок прибыли на Ваганьковское кладбище.

А я уже начинаю привыкать к неопределенным временным отрезкам и местной неспешности. Раньше начал бы искать, чем занять себя, а тут еду и спокойно созерцаю окрестности.

* * *

Отпевал Зингера в ваганьковской церкви какой-то незнакомый священник. Я спросил отца Серафима: как так, немец же, а православный. И получил ответ, что в православие перешел еще дед доктора.

Люди на похоронах были все сплошь посторонние. Хотя нет. Я узнал в толпе Блюдникова, купца Калашникова. Последний так и вовсе после отпевания подошел ко мне, поклонился.

– Как сын? – на автомате поинтересовался я.

– Все слава Богу, – перекрестился купец. – Орет только, спать не дает.

– Ну это все дети так, – пожал я плечами. – Знали Павла Тимофеевича?

– А как же не знать? Всю семью пользовал… – Калашников помялся. – Не соблаговолите ли, Евгений Александрович, на поминки заехать? Дочка так и не приехала на похороны, пришлось самим все устраивать…

Отказываться было неудобно, согласился.

Хоронили доктора в дальнем конце кладбища, позади памятного знака погибшим в осаде у Плевны. Кто-то в толпе заголосил, народ встал в очередь бросать мерзлые куски земли в могилу.

Меня по знаку Серафима пропустили первым, я пробормотал «пусть земля будет пухом», исполнил ритуал. После чего, забыв про обещание Калашникову, пошел на выход с кладбища. В голове крутился образ Зингера, я вспоминал, как тщательно он меня осматривал, поддерживал шутками, тормошил какими-то расспросами. А хоронили вот так, в закрытом гробу. Еще бы опечатали его…