Столичный доктор. Том V

НЬЮ-IОРКЪ. Оригинальный клуб. Въ Нью-Iоркѣ на-дняхъ состоялось открытiе новаго клуба «потерпѣвшихъ несчастье въ любви». Въ этотъ клубъ принимаются женихи, получившiе отказъ от невѣстъ, мужья, которых бросили жены, любовники, которые потерпѣли измѣну. Президентомъ этого клуба избранъ человѣкъ, испытавшiй наиболѣе несчастiй въ любви и превзошедшiй въ этомъ отношенiи всѣхъ своихъ товарищей. Наканунѣ своего избранiя президентомъ этотъ господинъ испыталъ въ восьмой разъ отказъ, предложивъ руку и сердце одной нью-iоркской красавицѣ, за которой онъ настойчиво ухаживалъ. Избранiе на президентскiй постъ, зависѣвшее отъ неудачи, послужило ему нѣкоторымъ утѣшенiемъ въ горѣ. Основатель этого клуба несчастныхъ любовниковъ находитъ, что ничто такъ не объединяетъ людей, какъ одинаковое горе и одинаковыя неудачи въ любви.

С генерал-губернатором мы поулыбались совсем недолго. От приглашения заехать на Тверскую и немного отпраздновать освобождение я вежливо отказался. И вовсе не потому, что ни в грош не ставил нового московского начальника. С чего бы? Люблю и уважаю, искренне признателен, что он сам, хоть и с ансамблем, прибыл меня освобождать. Хотя мог бы и офицера по поручениям отправить. Просто я испытывал острую нужду помыться и переодеться. А к Святополк-Мирскому я обещался часика через три наведаться, когда в порядок себя приведу.

Свои вещи по старой зековской традиции я все оставил в Таганке. И не потому что так уж чту босяцкие закидоны — просто побрезговал тащить это домой. Мне показалось, что въедливый противный запах безнадеги уничтожить будет невозможно.

Но прокатиться за счет государства не отказался. Так что домчали меня на Большую Молчановку в лучшем виде. Первым, кого я увидел во дворе, был мой новый слуга — Владимир Кузьмич. Ну пока он просто Вовка, но ведь дорастет когда-нибудь, должен. Благая весть в виде вопля «Барин из тюрьмы вернулся!!!» прозвучала звонко и громко. Вне всякого сомнения, это вызовет рост моей репутации среди окрестных жителей.

Дальнейшее происходило по сложившейся традиции, непосредственно у дверей ванной комнаты. Должиков доложил о мероприятиях по спам-атаке. Теперь мне стали понятны слова губернатора о большом количестве телеграмм. Потому что эти умники только в Петербург отправили более четырех десятков криков о помощи. А потом прошлись по заграничным адресам. Самое странное, что отозвался не только Микулич, но и Рентген. Но это всё ерунда — у нас заграницу, особенно европейскую, традиционно уважают. О моем аресте сообщили всем московским и питерским газетам.

— Ясно всё. Спасибо. Возможно, мне еще это поставят на вид, но я вам всем признателен. Теперь, Егор Андреевич, надо телеграфировать в ответ благодарность за участие. Всё, с этим закончили. Следующее. У меня в верхнем ящике письменного стола лежит лист бумаги со списком и суммами. Это студенты и преподаватели Московского университета, которые собирали мне помощь. Найти всех, поблагодарить за участие. Деньги возместить, из моих личных средств. Двукратно. Если кто-то из них нуждается в помощи, сообщите мне отдельно. Остальное потом. Жиган, останься.

— Слушаюсь, Евгений Александрович.

Пора вылезать уже, вроде смылась грязь. Да и времени не так уж и много. Вытерся, натянул подштанники. Достал стаканчик для пены, насыпал туда мыльного порошку, плюхнул горячей воды, и начал взбивать. Бритье с помощью опасной бритвы мне неожиданно понравилось. Приспособился я довольно быстро, и теперь манипуляции с ремнем для правки лезвия, прикладывание к лицу полотенца, смоченного горячей водой, скрежет сбриваемой щетины — всё это приводило меня в состояние некой медитации. Но не сейчас.

— Рассказывай, как было дело.