Столетов

«Это был клеврет, вполне подходящий к своему патрону, — характеризовал его Б. Н. Чичерин. — Маленький, толстенький старичок с мягкими, добродушными приемами, он умственно был полнейшее ничтожество, а нравственно совершеннейший подлец, холоп всякого, у кого были сила и власть. Сам он не имел никаких целей и видов, кроме желания держаться, и готов был на всякие пакости, чтоб угодить начальству. Как товарищ министра, он был чистым лакеем Толстого и употреблялся им на всякие грязные дела. Сделавшись впоследствии сам министром, он был таким же лакеем Каткова, который его посадил и держал его в руках. Капустин остроумно приложил к двум особам, которым в то время были вверены судьбы народного просвещения в России, имена действующих лиц в юмористической испанской трагедии Козьмы Пруткова. Мы Толстого и Делянова иначе не называли как Дон-Мерзавец и Донна-Ослабелла».

Таковы были люди, политике которых противодействовал А. Г. Столетов, политике, о которой профессор М. М. Ковалевский писал: «Толстовско-деляновский режим предлагал профессорам либо стать чиновниками, либо уйти».

Вести атаки на науку, на университет министерству помогали и реакционные журналисты: переметнувшийся в лагерь откровенных реакционеров Катков, издатель «Русского вестника» и «Московских ведомостей»; князь Мещерский, редактор «Гражданина»; Аскоченский, издававший «Домашнюю беседу».

Журналист Катков, девизом которого была борьба за твердость государственной власти, за незыблемое самодержавие и тщательный полицейский контроль над всеми областями жизни, выступает инициатором борьбы за реформу преподавания.

Каткову всюду мерещатся революция, крамольные идеи. На страницах своей газеты и журнала Катков ведет атаку против революционно-демократического лагеря.

В своих статьях Катков, нашедший себе верного ученика в лице министра народного просвещения Д. А. Толстого, пропагандирует необходимость введения так называемого классического образования. Он требует сократить, а затем изъять из программы средней школы преподавание истории и литературы. «Преподавание истории русской словесности в гимназии — сущее зло», — писал этот жандарм от журналистики.

Катков настаивает на всемерном увеличении часов, отводимых на преподавание древних языков. В изучении грамматики мертвых языков Толстой и Катков видят охранительную меру против проникновения в гимназию демократических идей. В своем рвении изгнать из преподавания все, что может в какой-то степени быть «опасным», Толстой доходит подчас до абсурда. В школах почти совершенно упраздняется преподавание естествознания.

Нападкам подвергся и университетский устав.

Толстой и Катков считали устав 1863 года не способным предохранить университеты от студенческих волнений. Пропагандируя необходимость упразднения всякой выборности в университетах, Толстой исподволь, циркулярным порядком, упразднял этот устав. Министерство издало целый ряд правил, обязывающих администрацию университета и полицию к координированным действиям против студенчества. В высшей школе была учреждена специальная инспекция министерства народного образования, являвшаяся, по сути дела, филиалом охранного отделения.

Реакционеры требовали, чтобы устав 1863 года, уже давно явочным порядком нарушавшийся начальством, был отменен законодательством.

Расшатывать передовую науку помогали и люди, именовавшие себя учеными. Консервативная профессура вела подрывную работу изнутри, играя на руку правительству и реакционерам-журналистам.

В Академии наук господствовала реакционная партия, которая ревниво охраняла академию от притока в нее молодых русских сил.

Немало реакционеров было и среди профессуры Московского университета. Любимов и Леонтьев, сблизившиеся с Катковым и ставшие его неразлучными друзьями, вели борьбу против ученых, сохранивших верность идеям шестидесятых годов.

«Любимов вместе с Катковым и Леонтьевым, — писал в своем дневнике академик А. В. Никитенко, — хотят связать разум, науку и университеты наши узами административных порядков и распоряжений, как будто эти порядки и распоряжения составляют высшую задачу умственного движения и ручательство за его благонадежность — и как будто это возможно…

В их глазах чиновник выше разума и науки, а канцелярская бумага за каким-либо № выше всякого творения ума человеческого».

В это время, в годы усиленной и варварской капитализации, в России развивается буржуазное хищничество, тысячи людей охватывает «золотая лихорадка», широко распространяется дух авантюризма, повальное увлечение всевозможными аферами. С большим мастерством отразил в своих произведениях эту эпоху Салтыков-Щедрин.

Дух наживы овладевает и некоторыми учеными.

Зло высмеивает этих людей, которые предпочли «ученой славе соблазнительный металл», в своей поэме «Современники» Н. А. Некрасов: