Столетов

Юг и перемена обстановки хорошо действуют на Столетова. Он быстро поправляется, но уже на курорте его настигает новая неприятность. Чиновники, тут уж ничего не скажешь, умели испортить, отравить жизнь людям, к которым они не благоволили. Арсенал способов выразить свое нерасположение был очень разнообразен: тут и начальственный холодок, и разнос, и административные придирки. Все это Столетов уже испытал на себе. Сейчас применен был еще один способ — формальное соблюдение правил. Все было обставлено вроде благородно и чинно. Существовал порядок, что после известного срока службы место делается вакантным, происходят перевыборы. Но разве можно было этот параграф приме-мять к такому человеку, как Столетов, являвшемуся украшением университета?

Применили! Столетов получает письмо от попечителя округа. Попечитель сообщает ему, что ввиду истечения тридцатилетнего срока пребывания Столетова в университете его место делается вакантным и на это место назначается переводимый из Одессы профессор Умов. Университетское начальство спешит избавиться от Столетова. Правда, в конце письма попечитель лицемерно просит Столетова не прекращать своих лекций в университете.

Подлость заключалась еще и в том, что чиновники хотели поссорить Столетова с его учеником Умовым, сделать Умова оружием против Столетова.

Умов на провокацию не поддался. Из его писем видно, что он разгадал игру, которую ведет университетское начальство. Но все же ему не удалось уклониться от назначения.

Вернувшись с юга, Столетов писал В. А. Михельсону:

«Не писал я потому, что с самого приезда был в подавленном состоянии, вследствие того букета неприятностей, который меня ожидал в отечестве. Вместо «спасибо» за 30-летнюю службу, срок которой вышел 4 авг., испытываю некую начальственную месть.

Прежде всего, оставаясь на службе в качестве заслуж. профессора (на что имею право по Уставу), я не удостоен той прибавки 1200 р., которая дается обыкновенно в таких случаях.

Далее, на освободившуюся с выходом меня «за штат» кафедру назначен новый профессор, причем о выборе лица меня не спрашивали. Назначен Умов из Одессы, человек даровитый и приятный, к сожалению не экспериментатор. Шиллер, который просился сюда на случай перехода моего в Академию, отклонен, как человек слишком уже на меня похожий…

В самые первые дни по приезде моем новый декан (Бугаев) сообщил мне, что Умову (который тогда еще не приезжал) желательно бы передать медицинские лекции физики, так как де без гонорарных лекций ему трудно. Я и добровольно бы это сделал, так как медицинские обязанности (особенно — экзамены) меня тяготили; но иное дело — добровольно, иное дело — под давлением. Между тем было ясно видно, что если не соглашусь, то прикажут.

Далее, было деканом закинуто слово, не поделить ли нам с Умовым заведывание Физ. институтом. На это я ответил, что делить нечего и неудобно, а передать заведывание целиком — во власти начальства, хотя я бы считал более справедливым передать Соколову, а не Умову. Прибавил к этому, что в случае передачи я лекции прекращу и оставляю Университет…

Из Академии не имею никаких сведений, но не сомневаюсь, что это дело проиграно (почему — о том ведает Аллах) и что гг. академики теперь только придумывают, как бы приличнее от меня отделаться. Прямой путь — баллотировать и накласть черных, но это имеет свои неприятности — скандал.

Вот видите, с какими приятностями я встречаю свой «юбилей»!»

Тяжело, как никому, в «голицынской истории» было Лебедеву. Голицын, невольно давший повод к травле Столетова, — старый однокашник, друг, а Столетов — это любовь, отец. И самое обидное, что даже вступить в борьбу с Боголеповым он, Лебедев, не имеет возможности. Ведь он всего лишь лаборант и не вхож на заседания совета профессоров. Единственно, что ему было доступно, это попробовать воздействовать на Голицына, объяснить ему, чьим орудием он стал. Он так и сделал, что видно из сохранившегося письма Голицына к Лебедеву.

Но Голицын, молодой, самолюбивый, горячий, как говорится, уже закусил удила. Он отвечает Лебедеву: «Испытав и перечувствовав то, что я испытал, я решительно не вижу, почему я должен содействовать Столетову выйти из неприятного положения. Он поступил со мной неблаговидно, и я чувствую правоту своего дела, и я не вижу, почему я должен заботиться о спокойствии факультета, который допустил коллективную несправедливость по моему адресу», — горячится Голицын.

Но все же, видимо, слова, с которыми обращался Лебедев к Голицыну, возымели свое действие.

«Временно я просил это дело приостановить, — пишет Голицын относительно диссертации, — но что я обо всем этом думаю, Вы знаете».

Немного погодя Голицын, окончательно разобравшись в существе происходящего, взял обратно свою диссертацию. Осенью 1893 года обсуждение не возобновилось. Но «голицынская история» не окончилась. Продолжение ее не замедлило последовать, причем такое неожиданное, что ему изумились не только друзья, но даже и заклятые враги Столетова. Осенью Столетов получил письмо от академика Н. Н. Бекетова.

Вот что сообщил ему Бекетов: