Стоит ли им жить?

Они были так бескорыстны! Они задались единой огромной целью — закрыть все до одной опасные, сеющие смерть каверны в больных легких десятков тысяч чахоточных города Детройта, округа Вэйни. Честным признанием своих ошибок, стоивших больным жизни, они давали тысячам других обреченных новые шансы в борьбе за жизнь.

Казалось, что для этих людей в белых халатах человеческая жизнь была единственным и главным предметом учета, помимо всякой сентиментальности и плаксивости. Они должны быть холодными, как сталь, чтобы бороться за жизнь человеческих масс, а уж отцам, матерям, женам, мужьям, братьям и сестрам этих спасенных предоставлялось сколько угодно сентиментальничать в своем счастливом семейном кругу.

VIII

Проходя из комнаты в комнату по этому дому спасения, я чувствовал, как постепенно рушатся все мои старые представления о туберкулезе. Известно, как выглядели в прежнее время люди, страдавшие чахоткой: они были худые, желтые, сгорбленные. Как-то неудобно здоровому человеку ходить по больнице; неприятно показываться на глаза людям, которые в подавляющем большинстве смотрят несчастными и болезненными. Но вот, в этой больнице Германа Кифера, меня привели в подвальное помещение, где делаются вдувания воздуха для лечения пневмотораксом; и передо мной проходила процессия людей, которые в прежнее время, при той стадии чахотки, с которой они пришли в больницу, были бы теперь вполне готовы для гробовщика.

Посмотрите-ка на них теперь! Было даже немного жутко на них смотреть; меня пробирала дрожь при мысли от том, что большинство этих людей должны были давным-давно лежать в земле.

Поражало прежде всего то, что у них был совершенно не больничный вид. Среди людей, никогда не болевших туберкулезом, трудно встретить более веселую ватагу мужчин и женщин, стоявших обнаженными по пояс и с поднятой рукой, в полоборота к молодым врачам в белых халатах, среди несложного ассортимента склянок, манометров и резиновых трубок.

Несколько месяцев или даже лет тому назад все эти люди пережили одно человеческое чувство, которое, пожалуй, даже поразительнее, чем ощущение силы и полного здоровья. Они испытали неожиданный приток сил, чудесный прилив новой жизни, которая задерживает и останавливает верное приближение к долине смерти. Они испытали это глубочайшее из человеческих переживаний в тот момент, когда первое вдувание воздуха поджало больное легкое, дало ему покой, мягко сдавило стенки открытых, смертоносных каверн, заперев наглухо ТБ-микробов. А потом уже силами организма они сами справлялись с этими свирепыми захватчиками.

Эти люди пришли теперь к Герману Киферу, чтобы получить очередное пополнение воздуха, который помогал отдыхающим легким бороться с болезнью; и, поскольку каверны были закрыты, процесс выздоровления подвигался вперед верно, хотя и медленно. Они пришли сюда в часы, свободные от работы, которой они могли теперь заниматься, чтобы зарабатывать свой кусок хлеба. Они весело улыбались, когда острие иглы проскакивало у них между ребрами; не переставали улыбаться, когда их грудные клетки наполнялись воздухом, — улыбались и потом, после вдувания… Они хорошо знали, в чем их спасение.

Если все это проделывалось относительно просто и не требовало особых технических приспособлений, то картина, представшая передо мной этажом выше, в операционной комнате, была ужасной, чудовищной… Но эта страшная картина пророчила надежду и спасение больным мужчинам, женщинам и детям. То, что я здесь увидел, не было похоже на хирургию в обычном смысле слова, потому что неизменно сопровождалось таким поразительным успехом. Я дал себе клятву, что хирургический нож никогда меня не коснется, разве что в самом крайнем или несчастном случае, потому что знал, как часто этот нож применяется вслепую, наудачу, и как часто его кровавое столкновение с человеческой машиной кончается печально.

В это утро я стоял у самого операционного стола, наблюдая работу едва ли не лучшей в мире бригады специалистов по грудной хирургии, возглавляемой смелым, самоотверженным человеком, который сделал, вероятно, больше грудных операций, чем любой хирург на свете. Приступили к наркозу. Замечательно было видеть, как при этой операции совершенно исключалось чувство неуверенности, удара вслепую по таившейся внутри больного опасности. Магический глаз икс-лучей руководил рукой, державшей скальпель. Рука мастера грудной хирургии была так же верна, как рука пилота. Хирург посмотрел на лежавшего перед ним спящего больного. Потом он посмотрел на стоявшее в освещенном ящике рентгеновское изображение его легких и грудной клетки. Потом посмотрел на своих помощников — двух широкоплечих, с узкими талиями, молодых людей, напоминавших пару боксеров-легковесов. «Все в порядке, начинаем, давайте, давайте», ворчал хирург, сквозь марлевую маску…