Сто полей

Командиры поняли, что экзарх бредит. Потом глаза Харсомы закатились, и язык вывалился изо рта.

На следующее утро араван отдал приказ: переправиться через Лох, разбить лагерь на противоположной стороне, резать баранов и печь бараньи лепешки, как то повелевал варварский обычай охраны границ. В полдень он вышел из шатра полководца, и первым пустил баранью лепешку по воде. Аломы и вейцы стали делать то же. Отныне земля Варнарайна была не земля империи.

Лепешки тонули быстро, и аломы прыгали, как дети: родовые предки откликнулись на зов алома Баршарга и явились на охрану новых владений.

– Король Харсома умер, – сказал Баршарг, – и мы обязаны защитить права сына нашего сюзерена.

Варвары глотали его слова так же жадно, как духи реки глотали лепешки. Есть король – будут и вассалы. Будут вассалы – будут и ленные земли.

Уже и речи не шло о том, чтобы завладеть всей империей, оставалось – спасать свою шкуру и объявлять Варнарайн отдельным государством.

Араван Баршарг разослал письма влиятельным людям провинции. Ох, непросто дались ему эти письма! Харсома бдительно следил, чтобы среди ближайших его помощников никто не возвышался по влиянию над остальными, и сделал все, чтобы эти помощники ненавидели друг друга. Наместник Рехетта ненавидел аравана Баршарга потому, что один был вожаком восстание, а другой его подавлял. Баршарг ненавидел Даттама за то, что тот повесил его младшего брата, а Арфарру – за дурацкие убеждения да за целую коллекцию уличающих документов, которые Арфарра на него собрал. Даттам и Арфарра неплохо уживались друг с другом, пока экзарх не послал их к варварам, и там оказалось, что интересы торговца Даттама прямо противоположны интересам королевского советника Арфарры. И вот теперь получалось так, что, чтобы выжить, эти четверо должны были примириться, и ни один из них не потерпел бы другого единоличным диктатором, потому что опасался бы, что другой решит, что повесить союзника – куда важней, чем бороться против империи.

Баршарг писал: «Последней волей государя Харсомы было, чтобы мы, забыв прежние распри, защитили его дело и его сына от общего врага. В древности в государстве было три начала: власть гражданская, власть военная, и власть священная. Когда три начала были в равновесии, народ владел имуществом беспрепятственно и процветал. Власть гражданская – это наместник, власть военная – араван, а главный бог Варнарайна – Шакуник…»

На следующий день к нему пришел секретарь Бариша и, осклабясь, доложил, что войска сомневаются по поводу вчерашней церемонии:

– Варвары! Считают, что на бараньей крови граница слаба, что тут нужна человечья!

Баршарг швырнул ему через стол список мародеров:

– Так в чем же дело? Пусть выберут и поступают согласно обычаю.

Бариша от удивления оборвал о косяк кружевной рукав.

На следующее утро Ванвейлен проснулся поздно. Взглянул в окно: дочка наместника провинции кормила цыплят, на крыше целовались резные голуби, под крышей двое работников резали для гостей барана. Во дворе всадник, перегнувшись с луки, разговаривал с Даттамом.

Разговор кончился. Даттам подошел к пегой кобыле, запряженной в телегу. К хомуту было подвешено большое ведро с водой, Даттам сунул в это ведро голову, как страус, и стал пить. Пил он минут пять, потом еще поговорил со всадником и пошел в дом.

Ванвейлен оделся и вышел в гостевую комнату.

– Что случилось? – спросил он.

Даттам смотрел прямо перед собой на фарфоровый чайник в поставце.

– Государь Харсома убит, – сказал он.

Ванвейлен подоткнул к столу табуретку и сел.

– И кто теперь будет править в империи?

– Править будет, – сказал ровно Даттам, – его сын.

– Шести лет?

– Шести лет.

– А кто будет опекуном?

– Господин наместник, господин араван, настоятель нашего храма, господин Арфарра и я.

«Ну и смесь! – мелькнуло в голове у Ванвейлена. – Ведь они перережут друг друга в ближайшем же будущем».

– А что, – сказал Ванвейлен, – вы уверены, что господин Арфарра будет хорошим опекуном?

Даттам помолчал.

– Помните вы, – спросил он, – как махали в Ламассе рукавами и шляпами при имени Арфарры? И вашем, кстати. Вот так же машут в Иниссе, где он был наместником, и по всей империи распевают строчки из его доклада. – Даттам усмехнулся: – А при моем имени, – сказал он, – машут редко, и то больше по старой памяти.

Ванвейлен подумал: «Зачем же вы тогда в совете опекунов вообще?»

Тут заскрипело и заскворчало: женщины принесли корзинки с фруктами, а за ними пожаловал сам хозяин с печеным бараном.

Даттам засмеялся и сказал:

– Ага, любезный, добро пожаловать! Советник Ванвейлен, передайте-ка мне вон тот кусок, сдается мне, что ради него барана-то и жарили.

Ванвейлен подцепил кусок и передал. Руки у него дрожали. «Боже мой! – вдруг понял он. – Ведь Даттам не меньше Арфарры убежден, что государство и предприниматель – смертельные враги. Просто двенадцать лет назад он не своей волей оказался по ту сторону баррикады. И все эти двенадцать лет он думает о власти. И теперь он хочет быть даже не союзником Арфарры, а его хозяином».