Сто осколков одного чувства

Он: Не в этом дело. Десять лет назад я мог плакать от музыки. И это было приятно.

Она: Ты не один такой. Все перестают плакать от музыки, как только для слез находится более серьезные поводы.

Он: Да. Но не все помнят, КАК это было приятно.

Она: А ты помнишь?

Он: Да.

Она: Бедный.

Он: Да.

Она: Зачем же тебе я, дядя мальчик? Я ведь уже взрослая, хоть и маленького роста.

Он: Такая, как сейчас, ты мне незачем.

Она: Ну и вали отсюда.

Он: Как скажешь...

Камера гаснет.

Камера по-прежнему стоит на столике в купе, направленная в окно.

Стук колес.

Знакомый лес, на следующий день. Сначала пусто, потом вдали мелькает куртка. Камера следит за Ее приближением. Она подходит к камере и смотрит в нее, виновато улыбаясь.

Она: Здесь и сейчас?

Он: Да.

Она: Выключи камеру.

Он: Ты просишь?

Она: Я требую.

Он: Хорошо. Только загляни в нее напоследок. Как в колодец.

Она смотрит в камеру и показывает язык.

Экран гаснет.

Камера по-прежнему конспектирует виды из окна.

Платформа Ленинградского вокзала. Вечер. У поезда, через окно – Петрович и Илюнчик. Навеселе.

Петрович: Андрюш, ничего не забыл? Коробку передашь тете Тамаре, а сумку – тете Вере.

Он: Все помню, Петрович.

Петрович: Повтори!

Он: Коробку – тете Тамаре, а сумку – бабе Вере.

Петрович: Тетя Тамара – это которая с усами.

Он: Тамара с усами. А Вера – без усов.

Петрович: А Вера без усов.

Илюнчик: Андрюнчик, про Ленку не забыл?

Он: Нет. Передать, что в июле приедешь.

Илюнчик: Да не в июле, а в июне, чайник!

Он: Не вопрос. Скажу, что приедешь в мае с семьей и детьми.

Илюнчик: Да ты чего, в натуре! Она меня потом убьет. Значит, скажешь Ленке, что в июне, а Светику -

то в июле. Понял?

Он: Как мне их различить-то?

Илюнчик: У Светика телефон на 234, а у Ленки – на 432. Записал?

Он: Ручки нет.

Илюнчик: (машет рукой) Ладно, ты им ничего не передавай. В мае к Наташке поеду.

Петрович: Молчи уж, кобель.

Илюнчик: Слышь, Петрович, а поехали сейчас. Вместе с ними. Я тебя со Светиком познакомлю.

Петрович: Ага. А я тебя – с тетей Тамарой.

Он: Которая с усами?

Петрович: Она.

Илюнчик: (берет Петровича в охапку) Петрович, поехали! Душа горит. В Сочи из за этого чайника не съездили, теперь он, гад, в Питер без нас уедет.

Петрович: Илюнчик, остынь.

Илюнчик: В Питере остынем. Андрюш, поставь поезд на ручник, я пойду с проводником добазарюсь.

Петрович: Скорее бы вы уже поехали. Еще минут пять я его продержу.

Илюнчик: Ты – меня?! Пять минут?! Не свисти!

Ее голос: Мужики!

Петрович и Илюнчик: Ау! Ее голос (камера разворачивается на его хозяйку): Я вот тут хотела спросить... Вы и вправду такие хорошие или придуриваетесь?

Илюнчик: Я и вправду, а Петрович придуривается.

Она: А этот... С которым вы меня отпускаете?

Илюнчик: Подлец полный.

Петрович: Хуже засранца я не знаю.

Илюнчик: Утопи его в Неве – и приходи ко мне жить.

Петрович: Только подожди на берегу, чтобы не всплыл. А то такой еще не утонет. Сама понимаешь.

Илюнчик: А всплывет – ты его веслом по голове. И – ко мне.

Поезд трогается.

Илюнчик: Значит, Светке не забудь передать...

Петрович: (одновременно) А сумку – тете Вере...

Удаляясь, танцуют на перроне коронный «горбушечный» танец. Скрываются с глаз долой вместе с перроном.

Камера в купе подхватывается в руку, поднимается и разворачивается. Она сидит напротив, в домашнем халатике. На столе – бутылка вина и дорожная закуска.

Она: Как меня достала твоя камера!

Он: Это ерунда. Знала бы ты, как она МЕНЯ достала.

Она: Вот и дай ее сюда.

Он: Не дам.

Она: Дашь.

Он: Не дам...

Она: Ну, держись...

Возня за обладание камерой. Перед объективом творится чехарда. В конце концов, камера оказывается в ее руках.

Мы впервые видим Его. Он сидит напротив, за столом, вид растрепанный.

Смотрит в камеру.

Она: Чего уставился?

Он: Пользуюсь случаем, чтобы посмотреть на тебя двумя глазами.

Она: И как?

Он: В два раза лучше, чем одним.

Она: Подлизываешься?

Он: Ага.

Она: Не выйдет, дядька. А ну выкладывай все как есть!

Он: Куда выкладывать? На стол?

Она: Еще чего! Сюда выкладывай, в камеру. А то молчит, а глаза хитрые! О чем молчишь?

Он: О тебе молчу.

Она: А о чем думаешь?

Он: О чем в поезде думать?... Так... О минуте.

Она: О какой такой минуте? Что-то ты темнишь, дядька.

Он: Вот прошла минута. За нее много чего случилось.

Она: Например?

Он: Кто-то родился. Минуту назад его голова торчала между мамкиных ног, как арбуз на бахче. А сейчас чья-то рука, большая, как Театральная площадь, держит его на весу, и он уже прокричал свое первое «кукареку».

Она: А еще?

Он: А кто-то испустил дух, и сейчас идет по тоннелю.

Она: Ты – придурок. Неужели нельзя подумать о чем-нибудь нормальном типа расписания поездов?

Он: Можно. Но за минуту с ним ничего не случилось. И не только с ним. Все камни стоят где стояли, дома не перешли на соседнюю сторону улицы, а один мой приятель как был дураком, так и остался. Но!

Она: Что?

Он: Альпинист поднялся на десять метров ближе к цели, вор набрал последнюю цифру кода, а Танька с Таганки испытала первый в своей жизни оргазм и теперь удивляется, какой длинной может оказаться минута.

Она: Ты на что намекаешь? Какая еще Танька?!

Он: Не знаю. Наверное, веселая и крашеная под Мэрилин Монро.