Сто осколков одного чувства

Толстый, который ходит в пижамных штанах на подтяжках, на фотографии нарисован в фуражке и с медалями. А худой, с красным носом, и румяная, крикливая, которая не умеет жарить картошку, на фото изображены вместе. А живут порознь и никогда не ходят друг к другу в гости. А любимая, грустная, у которой так хорошо по вечерам за чашкой чая, показала девочке много фотографий, и на каждой она непохожа сама на себя. На одной она – в красивом вечернем платье, на другой – в доспехах, как старинный солдат, на третьей и вовсе – старая, в грязных рваных лохмотьях. И еще много фотографий, и на всех – разные женщины. Девочка сначала думала, что соседка – волшебница и умеет превращаться, в кого захочешь, но потом выяснилось, что она была актрисой и превращалась в других только понарошку.

В квартире всегда шумно, тесно и противно. Даже ночная тишина то и дело прерывается шарканьем чьих-нибудь ног и скрипом туалетной двери. Днем кто-нибудь ругается, гремит посудой, слушает музыку или пытается петь сам. То один, то другой сосед или соседка приглашает к себе гостей, и в доме становится еще больше народа.

Никто не замечал девчонку ростом с тумбочку, и все норовили нечаянно задеть ее или наступить на ногу. А это очень больно, между прочим, и обидно – когда тебе наступают на ногу. Она рада была бы сидеть в комнате, но там надрывался брат, и мама то и дело шипела на нее, как сковородка.

Девочка любила ходить в гости к актрисе. Она научилась определять по запаху, можно заходить или нет. Если из замочной скважины пахло сердечными каплями, она на цыпочках уходила к себе или во двор. Этот запах означал, что волшебница не в настроении, может накричать ни за что, ни про что или начнет говорить странные фразы, смысла которых девочка не понимала. Если же от двери пахло табаком, она смело стучалась и заходила. Этот запах означал, что ей будут рады, что поставить чайник – пятиминутное дело, а актерская доля – совсем не то, что чайник и за пять минут не закипит... Запах табака означал, что впереди – бесконечный вечер, укутанный в плед чужих воспоминаний.

Однажды старая актриса дала девочке ключ от своей комнаты.

– Держи, – сказала Она. – Будешь поливать цветы, если меня увезут на гастроли.

Девочка не знала, что такое «гастроли», но поняла, что для них нужно уезжать из дому. А если так, то никаких «гастролей» у соседки не было уже очень и очень давно. Однако, ключ она взяла и спрятала в своей комнате под заветной половицей.

На следующий день за актрисой приехала большая машина с сиреной, и двое в белом почтительно увели старушку из дому, поддерживая за руки с двух сторон.

Все население квартиры столпилось в коридоре и гадало, что стряслось. Только девочка стояла спокойно, в гордом молчании. Она одна знала, куда увезли соседку. И теперь собиралась ждать ее возвращения из гастролей.

Она едва дождалась, пока уляжется вечерний гам и в коридоре затихнет последнее шарканье. Это случилось, когда она уже устала от ожидания и приготовилась спать.

Послушав тишину еще одну долгую минуту, девочка неслышно спрыгнула с кровати и достала из тайника ключ. Через минуту она уже поливала цветы в пустой, черной, страшной комнате. Напоив растения, она примостилась в кресле-качалке, укрыла ноги пледом и зажгла на столе свечу.

Комната выпрыгнула из темноты по-кошачьи быстро и осторожно. Девочку обступили предметы, послушные воле Хозяйки Свечи. И она почувствовала себя дома. Все вещи, вся старинная красивая мебель, картины на стенах, посуда, платья, даже вид из окна, казавшийся еще одной картиной в простой раме – все это принадлежало только Ей. И никто не норовил прогнать ее, как нежеланную гостью. Она могла не спешить и разговаривать со своими вещами, сколько душе угодно. И они понимающе кивали в ответ. Она увидела, как картины воротят нос от фотографий, которых обзывают на старый манер «дагерротипами». Она слышала, как книги жалуются на мышей, а чайные ложки – на домовых. И даже древняя мужская трость, поставленная в угол, рассказала ей историю про хозяина, забывшего ее при уходе по причине большого расстройства чувств.

Одним словом, девочка была совершенно, головокружительно счастлива, первый раз в жизни оказавшись хозяйкой настоящего большого дома.

Она сидела, боясь пошевелиться, чтобы не спугнуть тихие разговоры предметов, и больше всего на свете хотела, чтобы гастроли настоящей хозяйки продлились как можно дольше...

Потом гитара, висящая на стене, спела ей колыбельную, и девочка растворилась в кофейном мраке, как кусочек рафинадного счастья.

Под утро она проснулась и тихонько пробралась к себе в комнату, где уже ворочался брат, готовясь к утренним гаммам и дневным ораториям.

Ключ она повесила на шею и трогала руками через каждые пять секунд. Он грел ее сердечко, уставшее от бездомной суеты и сутолоки.