Сто осколков одного чувства

И тогда летит на свет мошкара. И женщины. И друзья. И на старой веранде звучит смех, в котором только Он может расслышать знакомое поскрипывание. Потом гости и гостьи ложатся спать, и Дом пеленает их тишиной, чтобы утром осторожно разбудить каждого – кого солнечным лучом, кого поцелуем любимой. И потом усадить на вчерашней веранде за солнечным утренним чаем. И хлопотать вокруг, хлопая дверьми, расставляя стулья, чтобы каждый, кто пришел к Хозяину, чувствовал себя Дома...

23-й километр от Города.

– Ой, что это? – Она испуганно уставилась в окно.

Он резко затормозил у обочины.

– Выходи!

– Ты... что... Что случилось?

– Выходи! – Он открыл ей дверь, бледный, все понявший сразу и оттого уже мертвый.

Она вышла, держа в руке бутылку, удивленно глядя на него.

Он закрыл за ней дверь, включил первую передачу и, не спеша, поехал к Дому. Тот, даже догорая, понял желание Хозяина, и пылающей головней поджег бензопровод. Машина остановилась посреди пепелища. Взрыв смешался с треском последней рухнувшей стены.

Она кричала, не слыша сама себя. Ублюдки ринулись врассыпную из-за кустов куда глаза глядят, оставив на земле дешевую одноразовую зажигалку...

И только мальчик в матросском костюме не спешил убегать. Он нашел в золе домового и взял его на руки. И пошел прочь, сквозь бьющуюся в истерике бабу, последний раз оглянувшись на Дом, которого не мог унести с собой.

Эротический этюд # 22

«Здравствуй, милая...

Ну вот, прошла еще тысяча лет после твоего последнего письма. В мире, должно быть, произошла масса событий за это время. Чей-нибудь ребенок, родившийся в день, когда ты поставила точку на листе бумаги, уже бегает по полу, стуча игрушечными пятками. Но мне нет до этого никакого дела. Моя любовь к тебе закрыта от остального мира янтарной пеленой, в которой трудно дышится, но долго живется.

Я стал еще на тысячу лет ближе к тому дню, когда смогу прижать тебя к своей груди. И мы снова будем вместе – теперь уже навсегда.

Ты просишь рассказать о себе. Это – печальная тема для разговора. Дни палача страшны, а ночи бессонны. Только мысль о том, что я с товарищами очищаю этот мир от скверны, помогает мне держаться на ногах. Крики, кровь, допросы – вот нехитрые декорации моего сегодняшнего бытия. И это отребье рода человеческого, с которым приходится нянькаться с утра до ночи, лишает меня возможности увидеть тебя, прижаться щекой к твоей белокурой головке, посидеть с тобой на скамейке, провожая уходящее солнце...

Я ненавижу их за это, я исполняю свой долг с великим рвением. Капитан обещал мне повышение в чине за особые заслуги. Для нас с тобой это означает возможность в скором времени обзавестись, наконец, собственным домом. Ты уже придумала, какого цвета у нас будут обои в спальне? Только не розового, умоляю, только не розового...

С некоторых пор я стал ненавидеть все оттенки красного цвета.

Вчера ко мне на допрос привели одну из опаснейших шпионок. Если бы я не знал, кто она такая, я бы поддался ее странному очарованию. Трудно сказать, как она выглядела раньше. Мало что осталось от ее былой внешности теперь, но она удивительно держалась, эта обреченная на каблук змея.

Мы допрашивали ее вдвоем, и мой напарник, которого я начинаю уже тихо ненавидеть, переусердствовал с самого начала. Не буду описывать тебе ужасы, вытворяемые им, скажу только, что нет такой боли и такого унижения, которых он не заставил бы ее испытать в эти долгие два часа. К нам привели, хоть и растерзанного, но человека, вынесли же хрипящий окровавленный мусор... И мой коллега, не буду называть его имени, мыл руки в ржавом умывальнике. Как будто казенное мыло способно справиться с этими пятнами!

Мой напарник – настоящий мастер своего дела... В работе он использует старинные инструменты, взятые им под расписку из нашего музея. Скажу тебе по секрету, что один вид этих порождений чьего-то безумия способен вызывать ужас. А уж использование их по назначению и вовсе не поддается описанию.

Я смотрел на то, что осталось от этой... твари, и не мог поверить своим глазам. Какую совершенную оболочку способно принимать зло! Измятая и растоптанная, она ухитрилась сохранить грацию движений, тихую власть во взгляде. Даже свою унизительную наготу эта... эта ведьма преподнесла так, что мне хотелось отвернуться, чтобы не закричать от жалости... Впрочем, на грубую скотину, с которой мне приходится работать, это, произвело совершенно другое впечатление...

Одна странная вещь не дает мне покоя... Впрочем, ладно...

Иногда я вижу во сне наш дом. Его еще нет на свете, но для меня он уже распахнул свои двери. Мои измученные чувства отдыхают там, в бесплотном кресле-качалке, с видом на закат... Нет, лучше на рассвет. Закаты бывают слишком красны... И ты еще спишь, в шелковом коконе простыней, без пяти минут мотылек... А я, отвернувшись от окна, тешу взгляд твоим лицом, прикасаюсь к родинке на щеке...