Сто лет

– Нет, на это мне времени не жаль. Но мне жаль того времени, которое уходит год за годом, а я так и не…

Он отложил кисти и медленно начал вытирать руки о грязную тряпку. Потом обогнул большой образ и подошел к Саре Сусанне. И, не переставая вытирать руки, сел на ступеньки, ведущие в алтарь. Руки у него стали грязнее, чем были. Он прикрыл рукой ее руку. Когда он ее убрал, у нее на тыльной стороне ладони отпечаталось одеяние ангела. Тепло разлилось у нее по груди, по шее, достигло подмышек.

– Значит, мы думаем об одном и том же. Мне надо еще так много успеть. Пережить. Я должен написать еще столько картин… А ты о чем мечтаешь?

– Мечтаю? Я даже не знаю, кто я… и как должна прожить свою жизнь, – прошептала Сара Сусанне.

– Я тоже не знаю, живу ли я вообще. Иногда мне все кажется предательством. В том числе и по отношению к самому себе.

– Вы имеете в виду, что должны писать картины, а не читать проповеди?

– Я даже не знаю, есть ли у меня талант. Если бы я был в этом уверен, я преодолел бы любые препятствия. А так я даже не знаю, стоит ли мне сожалеть о своей жизни. Нет, такой человек, как я, не может сожалеть о своей жизни!

Она боялась взглянуть на него. В его голосе звучала усталость. Лицо прорезали глубокие морщины. А были ли они у него, когда она позировала ему в последний раз? Водянистые, как у больного, глаза. Саре Сусанне вдруг захотелось плакать. Но она только кивнула и, заикаясь, проговорила слова благодарности.

– За что ты меня благодаришь? – удивился он.

– За то, что вы говорили со мной как с разумным человеком, способным понять все, что вы говорите.

Он снова взял ее за руку.

Песочные часы без песка

В течение трех дней работник с пяти утра топил в церкви печь. И все равно казалось, что пастор мерзнет больше, чем Сара Сусанне. Теперь он работал только над портретом. На третий день в церковь пришла служанка, чтобы напомнить пастору о собрании, которое, как он был уверен, он отменил. Повысив голос, пастор попросил служанку передать, что не хочет, чтобы ему мешали.

– Неужели вы не понимаете, что я пишу картину! Девушка вздрогнула, точно ее ударили, выскользнула из церкви и прикрыла за собой дверь.

Когда они остались одни, пастор долго стоял, опустив голову, и смотрел на портрет, Саре Сусанне была видна только обратная сторона холста. Потом он снова принялся за работу. Поднимал и опускал кисть. Хватался за тряпку. Что-то вытирал. Его взгляд неподвижной пленкой то обволакивал Сару Сусанне, то перемещался на полотно. Всякий раз, когда пастор подкладывал в печку уголь, ей хотелось предложить ему перебраться работать в усадьбу. Ведь портрет был намного меньше запрестольного образа. Его можно было отнести туда, просто взяв под мышку. Но она ничего не сказала. Вечером перед уходом домой пастор снял портрет с мольберта и снова спрятал его в шкаф в ризнице. А запрестольный образ светился на хорах, прислоненный к стене.

Позировать для портрета Саре Сусанне было легче, чем для запрестольного образа. На нем была изображена только голова, верхняя часть туловища и правая рука. И модель могла сидеть. Склоненная голова, распущенные волосы. Сара Сусанне на ночь заплетала косы, чтобы распущенные волосы лежали волнами. Он объяснил ей, куда она должна смотреть. Вниз, но не на то, что она держит в руке. И очень серьезно, словно увидела что-то, чего не замечала раньше. Или о чем-то задумалась. Это важно.

Однако часто, когда глаза пастора были прикованы к картине, Сара Сусанне украдкой его разглядывала. Несколько раз она чуть не спросила, о чем он думает. Наблюдая за его нахмуренной сосредоточенностью, она словно видела в зеркале самое себя.

Ели они то, что приносили с собой из дома, возле печки или быстро перекусывали во время работы. Что касается Сары Сусанне, все время сидевшей с губкой в руке, то она не была уверена, можно ли это назвать работой. Зачем нужна губка, она не понимала. Пастор засмеялся, когда она спросила его об этом.

– Сейчас я не могу дать тебе то, что должно быть у тебя в руках, пусть пока это будет губка.

Тогда засмеялась и она. Легкую губку можно было держать часами. Но иногда Сара Сусанне так уставала от неподвижности, что чуть не падала. Он тут же заговаривал с ней о «Дочери рыбачки». И сразу возникал разговор – словно в них открывались глубокие колодцы. Когда темнело, пастор зажигал восковую свечу и три керосиновые лампы. Так он мог работать до самого вечера.

– Во время работы между нами стоят песочные часы, – сказал он однажды.

Она кивнула и увидела, как из часов вместе с дневным светом высыпается песок.

В последний день, перед тем как Юханнес должен был забрать Сару Сусанне домой, свет был свинцовый. Непроницаемый. Седой пастор стоял далеко от печки, на лбу у него выступила испарина. Сара Сусанне боялась спросить, что его мучит.