Сто лет одиночества. Повести и рассказы

Это был совершенно новый и неожиданный поворот в бабкиных взглядах на будущее. Но о долге бабка не заговаривала, да и он становился все более мудреным, а сроки уплаты удлинялись, так как расчеты были теперь более сложными и запуганными. Эрендира ни единым вздохом не выдала, что у нее на душе. Она молча сносила все постельные пытки в едком тумане свайных селений, в зловоньи, идущем от селитряной жижы, в лунных кратерах тальковых карьеров, а бабка меж тем без устали расписывала ее счастливое будущее, точно гадала на картах. Однажды у гром, выбираясь из мрачной котловины, они уловили в ветре древний запах лавра, услышали обрывки чужестранной речи и ощутили вдруг какое-то стеснение в груди, великую жажду жизни. И было так потому, что они вышли к морю.

— Вот оно, гляди! — сказала бабка, жадно вдыхая прозрачное сияние Карибского моря, ибо полжизни пробыла в пустыне. — Нравится?

— Да, бабушка.

Там они и поставили свой шатер. Бабка проговорила всю ночь так и не смокнув глаз, и минутами тоска о невозвратном прошлом путалась в ее словах с видениями грядущего. Потом она заснула, проспала дольше обычного и проснулась, успокоенная шумом волн. Но когда Эрендира усадила ее в ванну, бабка снова взялась предсказывать будущее, и ее неистовые речи смахивали на горячечный бред.

Ты станешь властительницей земель, — говорила она. — Самой знатной дамой. Тебя будут боготворить все твои подданные, почитать и превозносить самые высокие власти. Капитаны кораблей станут посылать тебе цветные открытки из всех портов мира.

Эрендира не слушала ее. Теплая вода, настоянная на мелиссе, стекала в чан по желобку, проведенному из кухни. Эрендира чуть дыша, с застывшим лицом черпала эту воду тыквенной плошкой и обливала бабкины намыленные телеса.

— Слава о твоем доме будет передаваться из уст в уста от Антильских островов до Голландского королевства, — вещала бабка. — И дом твой станет могущественнее президентского дворца, потому что в стенах твоего дома будут обсуждать государственные дела и вершить судьбы нации.

Вода в желобке вдруг исчезла. Эрендира вышла из шатра посмотреть, в чем дело. И увидела, что индеец, которому положено следить за водой, колет дрова.

— Кончилась, — сказал он. — Пусть остынет эта.

Эрендира подошла к плите, где стоял котел с кипящими благовонными листьями. Она обернула руки тряпьем и, приподняв котел, поняла, что сумеет донести его без посторонней помощи.

— Иди, — сказала она индейцу, — я сама налью.

Эрендира дождалась, когда индеец вышел из кухни. Сняла с огня котел с кипящей водой, насилу подняла его и, собралась было опрокинуть гибельный кипяток в широкий желоб, как вдруг из шатра раздался бабкин голос:

— Эрендира!

Бог ты мой! Ну будто она все видела! Внучка помертвела от страха и в последнюю минуту раскаялась.

— Сейчас, бабушка, — сказала она, — я стужу воду.

Той ночью ее допоздна терзали сомнения, а бабушка, уснувшая в жилете с золотыми слитками, до рассвета распевала песни. Эрендира, лежа в постели, не сводила с бабки пристальных глаз, которые в полутьме горели, как у кошки. Потом она вытянулась, как утопленница, с открытыми глазами, скрестив руки на груди, и беззвучным голосом, вложив в него все силы души, позвала:

— Улисс!

Улисс внезапно проснулся в доме среди апельсиновых деревьев. Он так явственно услышал зов Эрендиры, что бросился искать ее в полутьме комнаты. Но подумав минуту-другую, быстро сложил в узел свою одежду и выскользнул за дверь. На террасе его настиг отцовский голос:

— Ты куда это, а?

Улисс увидел отца, озаренного синим светом луны.

— К людям, — ответил Улисс.

— На сей раз я не стану тебе мешать, — сказал голландец. — Но знай, где бы ты ни был, тебя найдет отцовское проклятье.

— Ну и пусть, — сказал Улисс.

Голландец смотрел вслед удалявшемуся по лунной роще Улиссу, с удивлением и даже гордясь решимостью сына, и в его взгляде все ярче проступала улыбка. За спиной голландца стояла жена, как умеют стоять только прекрасные индеанки. Когда Улисс хлопнул калиткой, он заговорил.

— Вернется, как миленький, — сказал голландец. — Жизнь его обломает, и он вернется раньше, чем ты думаешь.

— Ты очень жесток, — вздохнула индеанка. — Он никогда не вернется.

Теперь Улиссу незачем было спрашивать, где Эрендира. Он пересек пустыню, прячась в кузовах попутных машин. По дороге он крал, чтобы есть и спокойно спать, а нередко крал из любви к риску и в конце концов добрался до шатра, который на сей раз стоял в приморском городке, откуда были видны высокие стеклянные здания ярко горевшего вечерними огнями города и где по ночам нарушали тишину прощальные гудки пароходов, уходивших к острову Аруба. Эрендира, прикованная цепью к борту кровати, спала в той позе утопленницы, в какой призывала Улисса. Улисс смотрел на нее долго, боясь разбудить, но взгляд его был таким трепетным, таким напряженным, что Эрендира проснулась. Они поцеловались в темноте и не торопясь, с безмолвной нежностью, с затаенным счастьем ласкали друг друга, а потом, изнемогая, сбросили с себя одежды и, как никогда были самой любовью.