Сто лет одиночества

— Не теряйте времени, доктор, — сказал он. — Главное то, что с этого момента мы боремся только за власть. — С усмешкой, не сползавшей с его губ, он взял бумаги, переданные ему на подпись делегатами, и обмакнул перо в чернила. — А если так, — подытожил он, — у нас нет никаких возражений.

Его люди не верили своим ушам.

— Простите меня, полковник, — мягко сказал полковник Херинельдо Маркес, — но это — измена.

Полковник Аурелиано Буэндия застыл с поднятой рукой и тут же обрушил на смельчака тяжелый молот своей власти.

— Сдать оружие! — приказал он.

Полковник Херинельдо Маркес встал и положил пистолет на стол.

— Отправляйтесь в казарму, — продолжал полковник Аурелиано Буэндия. — Предстанете перед революционным трибуналом.

Затем подписал декларацию и возвратил документы посланцам со словами:

— Сеньоры, вот ваши бумаги. Пусть послужат общему делу.

Спустя два дня полковник Херинельдо Маркес, обвиненный в государственной измене, был приговорен к расстрелу. Съежившись в своем гамаке, полковник Аурелиано Буэндия оставался глух к просьбам о помиловании. Накануне казни, нарушив приказ не тревожить, Урсула пришла к нему в спальню. В черном с головы до пят, с небывало торжественным видом стояла она все три минуты своего визита.

— Я знаю, что ты расстреляешь Херинельдо, — сказала она очень спокойно, — и не могу этому помешать. Но хочу тебя предупредить: как только я увижу труп своими глазами, клянусь тебе прахом моего отца и моей матери и памятью Хосе Аркадио Буэндии, клянусь перед Господом Богом, я из-под земли тебя достану и задушу собственными руками. — Уходя из комнаты, не дожидаясь ответа, она добавила: — Именно так я поступила бы, если бы ты родился со свиным хвостом.

В ту нескончаемую ночь, когда полковник Херинельдо Маркес оживлял в памяти дни, погибшие в швейной комнате Амаранты, полковник Аурелиано Буэндия час за часом долбил твердую скорлупу своего одиночества, стараясь ее пробить. Единственные счастливые мгновения — после того далекого дня, когда отец водил его смотреть на лед, — он пережил в своей ювелирной мастерской, где делал золотых рыбок. Ему надо было тридцать два раза начинать гражданскую войну, надо было подвергать испытанию все свои договоры со смертью и, подобно свинье, вываляться в грязи славы, чтобы с почти сорокалетним опозданием понять преимущества прямодушия.

На рассвете, изнуренный тяжкими бессонными часами, за час до казни он появился в комнате, где лежала колода для пыток. «Комедия окончена, друг, — услышал полковник Херинельдо Маркес. — Вали отсюда, пока москиты тебя не сожрали[79] ». Полковник Херинельдо Маркес не мог скрыть своего презрения.

— Нет, Аурелиано, — отвечал он. — Лучше умереть, чем видеть, как ты делаешься подонком.

— И не увидишь, — сказал полковник Аурелиано Буэндия. — Натягивай сапоги и пойдем кончать с этой гнусной войной.

Сказав это, он не знал, что легче начать войну, чем ее кончить. Ему понадобился почти год кровавых расправ, чтобы принудить правительство заключить мир на условиях, приемлемых для мятежников, и еще один год, чтобы убедить своих сторонников в необходимости принять эти условия. Он прибегал к невообразимо жестоким мерам для подавления восстаний своих собственных офицеров, которые отказывались праздновать купленную победу, и даже призвал на помощь неприятельские силы, чтобы сломить их сопротивление.

Никогда он не воевал с таким азартом, как теперь. Уверенность в том, что наконец-то он воюет за свое собственное освобождение, а не за абстрактные идеалы, за лозунги, которые политикам при желании ничего не стоит вывернуть наизнанку, наполняла его безудержным энтузиазмом. Полковник Херинельдо Маркес, сражавшийся за проигрыш столь же убедительно и самоотверженно, сколь раньше боролся за победу, осуждал его безрассудную храбрость. «Будь спокоен, — ухмылялся тот. — Умереть труднее, чем кажется». В этом случае так и было. Уверенность в том, что его день еще не пришел, наделяла полковника Аурелиано Буэндию таинственным иммунитетом, бессмертием, которому не вышел срок и которое сопутствовало ему в перипетиях войны и позволило наконец завоевать поражение, оказавшееся намного более тяжелым, намного более кровавым и дорогостоящим, чем все победы.