Сто лет одиночества

Таким образом Аурелиано и Амаранта Урсула остановились на версии с корзиной, и не потому, что она им представлялась правдивой, а потому что исключала все страхи и сомнения.

По мере того как беременность прибавляла во времени, они превращались в единое существо, все больше вживались в одиночество дома, которому не хватало последнего порыва ветра, чтобы рухнуть. Они ограничили свое обитание реальным пространством – начиная от спальни Фернанды, где перед ними уже представали прелести оседлого образа любви, и кончая началом галереи, где Амаранта Урсула сидела и вязала чепчики и чулочки для новорожденного, а тихий Аурелиано отвечал на редкие письма ученого каталонца. Все остальные помещения уступили безудержному натиску тлетворности. Ювелирная мастерская, комната Мелькиадеса, укромные и непритязательные покои Санта Софии де ла Пьедад оказались в глубинах домашней дремучей сельвы, влезть в которую никто бы не осмелился. Осажденные прожорливой природой, Аурелиано и Амаранта Урсула продолжали ухаживать за душицей и бегониями и защищали свой мирок, возводя известковые насыпи, роя последние окопы в этой вековечной войне людей с муравьями. Длинные, давно не стриженные волосы, коричневые пятна, усеявшие лицо, опухлость ног, полнота, портившая ее любвеобильное гибкое тело, лишили Амаранту Урсулу девичьего облика тех времен, когда она явилась домой с клеткой злополучных канареек и с мужем на привязи, но не убили живость ее духа.

– Черт побери! – как всегда, хохотала она. – Кто бы мог подумать, что мы и вправду станем жить не лучше каннибалов!

Последняя нить, которая связывала их с миром, оборвалась на шестом месяце беременности, когда они получили письмо, по всей видимости, не от ученого каталонца. Письмо было отправлено из Барселоны, но конверт надписан синими чернилами и четким официальным почерком и выглядел невинно и безлико, как пакет от врага. Аурелиано выхватил его из рук Амаранты Урсулы, готовой вскрыть конверт.

– Не надо, – сказал он. – Не хочу читать.

Предчувствие его не обмануло, ученый каталонец писем больше не присылал. Чужое послание, никем не прочитанное, отданное в распоряжение жучков, осталось лежать на полке, где Фернанда иногда забывала свое обручальное кольцо, и там гибло, снедаемое холодным огнем заключенной в нем дурной вести, а одинокие любовники продолжали плыть против течения времени, того уходящего времени, незамоленного и пагубного, которое напрасно тратило себя в попытках подтолкнуть их к пропасти разочарования и забвения. Предвидя такую опасность, Аурелиано и Амаранта Урсула все последние месяцы проводили вместе, держась за руки, завершая верной любовью сотворение сына, начатое разнузданной похотью. Ночами, в объятиях друг друга, их не пугали ни шумные подлунные нашествия муравьев, ни шуршание жучков, ни постоянный тонкий свист дикой зелени в соседних комнатах. Часто их будило копошение покойных. Было слышно, как Урсула сражается с зовом плоти, желая иметь здоровое потомство, как Хосе Аркадио Буэндия ищет химерическую суть великих изобретений, как молится Фернанда, как звереет полковник Аурелиано Буэндия от подлостей войны и от золотых рыбок, как Аурелиано Второй беснуется в одиночестве среди шума и гама пирушек, и тогда они поняли, что безумные увлечения сильнее смерти, и опять стали чувствовать себя счастливыми в уверенности, что не перестанут любить друг друга и в обличье духов, долго-предолго после того, как новые виды животных отвоюют в будущем у насекомых тот горький рай, который насекомые уже почти отвоевали у людей.

В воскресенье, около шести вечера, Амаранта Урсула согнулась от первых схваток. Улыбчивая хозяйка девочек, продававших себя с голоду, помогла ей влезть на обеденный стол, уселась верхом на живот и плющила его в диком галопе до тех пор, пока крики роженицы не сменились ревом огромного младенца. Сквозь слезы Амаранта Урсула увидела великолепный образец Буэндия – крепко сбитый и норовистый, как все Хосе Аркадио, большеглазый и прозорливый, как все Аурелиано, предназначенный для того, чтобы положить начало новому чистому роду, лишенному своих губительных пороков и своей тяги к одиночеству, ибо он единственный из всех Буэндия на протяжении ста лет был зачат в любви.

– Вылитый каннибал, – сказала она. – Будет зваться Родриго.

– Нет, – возразил муж. – Он будет зваться Аурелиано и выиграет тридцать две войны.

После того как была перерезана пуповина, повитуха при свете лампы, которую держал Аурелиано, принялась тряпкой обтирать тельце, покрытое синей слизью. И только когда ребенка повернули кверху спиной, увидели: у него есть еще кое-что, кроме мужского добавка, – и нагнулись, чтобы получше разглядеть. Это был свиной хвостик.