Сто лет назад

— Могу вас уверить, что не больше: ведь он только что перед тем потерял немало людей при береговом нападении, и очень многих перевел на призовые суда.

Наш разговор привлек всеобщее внимание, и один из французских пехотных офицеров, прислушавшись к моим последним словам, заметил:

— Мосье говорит с такой уверенностью, что можно подумать, что он сам находился в это время на борту судна того славного капитана!

— Так оно и было в действительности, сэр, — проговорил я, — и я с первого же взгляда узнал этого господина, так как стоял подле капитана Витсералля в тот момент, когда он вел с ним переговоры перед боем; а затем, во время схватки, мне пришлось даже скрестить с ним оружие.

— Вы убедили меня в том, что действительно находились тогда на борту «Ривенджа», — произнес француз, командир каперского судна, — убедили тем, что упомянули о предварительных переговорах перед началом дела. Я счастлив, что имел удовольствие встретиться со столь храбрым и энергичным неприятелем!

Разговор стал общим, и со всех сторон посыпались расспросы, причем надо отдать справедливость французскому капитану: он был чрезвычайно корректен и беспристрастен во всем, что говорил об этом славном деле.

Вскоре общество разошлось, и большая часть отправилась в театр, после чего мы возвратились в свою гостиницу. Я прожил в этой гостинице еще два дня и в последний вечер моего пребывания в Бордо обещал капитану французского каперского судна отужинать у него с несколькими из его товарищей. Так как он первый посетил меня в гостинице и вообще был чрезвычайно мил и предупредителен со мной, то я не счел возможным отклонить его приглашение.

На следующий день, после полудня, пользуясь отливом, я должен был уйти из Бордо. Таким образом, по окончании театра я отправился с капитаном и двумя-тремя его товарищами к нему на квартиру. Когда мы явились, ужин был уже на столе; мы вышли в столовую и ждали, когда выйдет супруга капитана, не ездившая в этот вечер в театр, и которой я еще не был представлен.

Спустя несколько минут она вошла в столовую и в тот момент, когда она появилась, я невольно был поражен ее несравненной красотой, несмотря на то что это была женщина уже немолодая; лицо ее мне показалось знакомо; когда же она приблизилась к нам, опираясь на руку своего мужа, мне вдруг вспомнилось, что эта женщина — та самая красавица, вдова благородного французского дворянина, столь доблестно сражавшегося с нами на своем судне, та самая бешено-злобная женщина, которая ухаживала в королевском госпитале на Ямайке за своим раненым сыном и питала ко мне страшную непримиримую ненависть.

Когда наши глаза встретились, щеки ее вспыхнули: она узнала меня, и я почувствовал, как густая краска залила мне лицо, когда я низко склонился перед ней. Вдруг ей сделалось дурно, и она чуть было не упала назад, но, к счастью, ее муж успел вовремя подхватить ее и проводить в соседнюю комнату. Спустя немного вернулся он к нам, заявив, что жене его нехорошо и что она не может выйти к ужину, и просил гостей сесть за ужин без хозяйки.

Сказала ли она мужу, кто я, или нет — не знаю, но он был ко мне удивительно любезен и предусмотрителен во все время ужина. Мы, однако, оставались не поздно ввиду нездоровья хозяйки дома и вскоре все разошлись по домам.

От одного из французских офицеров, с которым я вместе возвращался в свою гостиницу, я узнал, что командир каперского судна встретился с своей настоящей супругой, возвращаясь домой с Ямайки, в одно из своих предыдущих плаваний; что сын этой дамы умер там в госпитале, и что она, оставшись одна, хотела вернуться на родину. Капитан влюбился в нее, женился и, как утверждал мой собеседник, боготворил свою жену.

На следующее утро я позавтракал и уложил свои вещи в чемодан, чтобы ехать на судно, затем сделал прощальный визит губернатору. Едва только я вернулся в свой номер, как дверь моей комнаты отворилась, и ко мне вошел вчерашний мой гостеприимный капитан, командир французского капера, в сопровождении трех сухопутных французских офицеров. С первого же взгляда мне бросилось в глаза, что капитан был сильно возбужден; тем не менее я приветствовал его дружелюбно. Он почти сразу заговорил о том сражении, где погиб капитан Витсералль, но вместо того, чтобы отзываться о нем с похвалой и даже восхищением, как в первый раз, теперь словно умышленно подбирал выражения, которые в моих глазах были неприличны и оскорбительны; при этом самый тон его был злобно вызывающий. Я поспешил остановить его, сказав, что, находясь под дружественным флагом, я лишен возможности отвечать на его слова и на его странное поведение так, как бы хотел.

— В самом деле! — воскликнул он. — Желал бы я, чтобы мы снова столкнулись с вами в открытом море: ведь я еще должен отблагодарить вас за кое-что.

— Прекрасно, — сказал я, — это весьма возможно, и я не прочь доставить вам этот случай!

— А позвольте спросить, намерены вы возвратиться домой в качестве парламентерского судна и под дружественным флагом дойти до Ливерпуля?