Сто дней до Потопа

— Как ты думаешь, Лия, — спросила Ноэма, — удастся Симу уговорить Динку плыть с нами?

— Я плохо знаю Дину, я ведь с ней никогда и не разговаривала. Но, зная моего мужа, я надеюсь, что у него это получится, матушка.

— Можно я о чем-то спрошу тебя, доченька?

— Да. Спрашивай, матушка.

— Скажи, а ты никогда Сима к Дине не ревновала?

— Ну что ты, матушка! Он любит Дину, но так, как любят и жалеют бедного заброшенного ребенка или найденного в лесу поранившегося зайчонка. А меня он любит как женщину, как половину самого себя — ведь мы с ним одно целое. Между нами нет щелочки шириной в волос, чтобы в нее могло протиснуться какое-то другое чувство.

— Вот так было всю жизнь и между мной и Поем — ни на волос свободного, не заполненного друг другом пространства. Я очень рада за вас, доченька.

— Спасибо, матушка!

— А Дина и впрямь похожа не на сверкающую стрекозу, как она о себе думает, а на бедного потерявшегося зайчонка. Она несчастна, хотя вряд ли сама об этом догадывается.

— Вы с ней так и не разговариваете?

— С тех пор, как мать увезла ее от нас еще девочкой, мы не разговаривали ни разу. Больше пятидесяти лет мы просто о ней ничего не знали, а с тех пор, как она появилась на берегу, прошло уже тоже лет пятьдесят. Однажды она появилась и сразу стала строить свою гостиницу напротив Ковчега. Но она ни с кем, даже с Ноем, ни разу не заговорила. Только с Симом.

— Наверное, ей было очень плохо без вас.

— Не знаю, милая… А не пора уже подавать на стол?

И Ноэма стала складывать свою работу.

— Я помогу, матушка.

* * *

— Отче! — обратился Хам к отцу после благодарственной молитвы за ужином. — Ты сказал, осталось сто дней. Неужели ты и в эти последние дни будешь каждый вечер выходить на проповедь?

— Да, сынок. Вот сейчас и пойду.

— Но ведь никто больше не приходит даже посмеяться над тобой! Отче, ты трудишься больше всех нас, ты так устаешь за день — почему бы тебе не перестать говорить в пустоту?

— Потому что мне так повелел Творец: пока есть надежда спасти хотя бы одного человека, я должен говорить.

— Хотя бы одного человека! — горько усмехнулся младший сын Ноя. — По-моему, остался все го один человек, который слушает о Потопе, да и то не тебя, а Сима.

— Да, Дина, слава Создателю, слушает Сима, и в этом надежда.

— Неужели, отче, если Динка захочет плыть с нами, ты ее возьмешь в Ковчег?

— Если она покается в грехах, признает Творца своим Отцом и захочет плыть с нами — возьму с великой радостью.

— Да ведь она грешница! Дина сама шлюха и дочь шлюхи! Разве подобным женщинам есть место в будущей жизни? Да и в Ковчеге, рядом с нашими женами…

— Не будь скор и горяч на осуждение, сынок. Кто из нас не грешен? Господь за покаяние простит и омоет Дину от грехов, и станет она так же чиста, как наши беспорочные голубицы Лия, Ассия и Фамарь. — Ной улыбнулся невесткам, как раз проносившим мимо них подносы с убранной со стола посудой к лестнице: мыть посуду женщины спускались на берег. Он подождал, пока они скрылись одна за другой в лестничном люке, и тут же снова заговорил с младшим сыном, но уже о другом.

— Послезавтра с утра вам троим надо отправиться с караваном в Альву за фруктами.

— Отче, я только что начал разборку новой партии птичьих яиц. Может быть, мне стоит остаться? — Хам недавно женился, и необходимость расстаться с молодой женой Ассией, да еще так надолго, ему была словно острый нож в сердце.

— Сынок! В Альве будет много работы, ведь этот караван, возможно, будет последним. Да и если бы можно было кого-то из вас оставить дома, я бы оставил Сима.

— Из-за Дины?

— Да, из-за Дины. Никто не знает, в какой день ее разум откроется словам Сима, но такой день может наступить внезапно и пропустить его никак нельзя.

Хам вздохнул и поднялся.

— Хорошо, я еду в Альву. Благослови, отче!

— Бог да благословит тебя, сынок.

* * *

Ной поднимался по ступеням старой деревянной лестницы, ведущей на холм. Еще лет двадцать тому назад лестница имела крепкие перила, но теперь они разрушились и кое-где даже упали на землю: он поднимался, опираясь на посох. Кедровые ступени тоже начали подгнивать, и посох то и дело проваливался и застревал в рыхлой влажной древесине. Надо было просмолить ступени, но тогда, в начале его выхода на проповедь, это казалось неважным, да и силы всей семьи и нанятых работников уходили полностью на строительство остова Ковчега — самую трудную и сложную часть работы. Изредка ставшие опасными ступени менял кто-нибудь из сыновей, но в последние годы Ной все как-то забывал им об этом напомнить, а сами они на холм вместе с ним уже давно не подымались.

Медленно, не спеша, часто останавливаясь, чтобы отдышаться, всходил он наверх. Это не годы сказывались — что такое шестьсот лет здоровой жизни! — это воздух на земле изменился, стал труден для дыхания: за последний год он на столько перенасытился влагой, что, казалось, его можно выжимать как губку. Это и по ступеням лестницы было заметно — с такой скоростью они теперь разрушались.