Стимпанк

– Ну, их же вьют из конопли… Признаю, мы зашли в тупик. Остается только надеяться, что он попадет в руки Боппуили Костюшко до того, как учинит что-нибудь ужасное. С другой стороны, мне неприятно думать, что эти безумцы заполучат фетиш для собственных целей. Но, может, они разорвут друг друга на части, как килкентские коты [100].

– Оба они есть отъяфленные негодяи. Я бин против с ними сфязываться. Ну, пойду на свою лодку, фыкурю трубку, пока софсем не пал духом. Может, мы с Дотти фсетаки что-то придумаем. Хотите к нам присоединиться?

– Нет. Мне нужно уладить личные дела.

После ухода Цезаря и Дотти Агассис вызвал к себе Джейн.

– Можете уделить мне минутку среди ваших домашних хлопот, милая Джейн? Я несколько выбит из колеи. А кстати, я уже говорил, что румянец у вас на щеках напоминает мне нежный цвет яблоневых лепестков?

Но Джейн уставилась в пол, растирая носком маленькой боты невидимую букашку на ковре.

– Видит Бог, профессор, я уже теперь и не знаю, должна ли слушать эти ваши комплименты. Понимаете, в последнее время меня кое-что тревожит.

– Ну так выкладывайте, девушка! – нетерпеливо буркнул Агассис.

– Ладно. Только не взыщите, если я буду говорить нескладно. Мне трудно это сказать. Я еще не совсем в себе разобралась, ведь столько книг новых читаю.

– Книг? Каких еще книг?

– Ну разные, мне их мисс Дотти дала. Брошюры Соджорнер Трут и ее подруг. Памфлеты, в которых говорится, как женщин всегда угнетали, топтали и мучили. Как их сперва использовали и надругивались – нет, надругались – мужчины, которые их сперва соблазняли, а потом бросали. Как мы производим больше половины мировых богатств, но получаем гораздо меньше причитающейся нам доли. Как мы рожаем и растим детей, убираем дома, готовим еду, а потом за наши труды нас же и бьют, и мы плачем в синяках по ночам! Как мы должны отправлять своих сынов и мужей – сколь бы никчемными они ни были! – на проклятые глупые войны в чужих странах, войны, которые не мы начали! Как женщины сродни неграм всего мира!

Голос Джейн становился все громче и громче, и последний поразительный лозунг она почти выкрикнула.

Агассис был как громом поражен. Внезапно он понял, что нижняя челюсть у него вот-вот вывихнется – совсем как у удава удушающего (Boa constrictor), – и, щелкнув зубами, закрыл рот.

– Ну вот, я это сказала! – дрожа, но с вызовом воскликнула Джейн и уже спокойнее добавила: – Еще что-нибудь, сэр?

– Н-нет. Э… спасибо, что поделились со мной этими свежими взглядами, Джейн. Может, мы могли бы обсудить их подробнее сегодня ночью?… Нет? Я так и думал. Тогда обязательно подольше посидите сегодня за чаем, Джейн.

– Всенепременно!

Когда его восставшая горничная, хлопнув дверью, удалилась, Агассис отпустил вполголоса несколько проклятий. Гореть готтентотке в самом жарком круге ада!

Чтобы умерить свой гнев и утишить неудовлетворенные генетические инстинкты, Агассис достал из кармана и еще раз перечел многократно сложенное письмо: 

Возлюбленный Луи!

Трудно поверить, что вы действительно мой, что вы избрали меня, что когда-нибудь я стану вашей женой. Вы пишете, что томитесь, когда же я буду при вас постоянно, когда же украшу ваш дом моими «улыбающимися глазами». Как я об этом мечтаю! Нет для меня на земле дома, кроме подле вас.

Каждый вечер я молюсь, чтобы этот день наступил скорее!

Обожающая вас

Лиззи

К чему ему ласки посудомойки, когда ему безоглядно отдала свою любовь прекрасная и изящная молодая леди хорошего воспитания и с хорошими связями, к тому же в родстве с богатыми и влиятельными Перкинсами, Гардинерами и Кэботами?

Справившись с записной книжкой и отличными швейцарскими часами, которые подарили ему перед отъездом до слез растроганные горожане Нёфшателя, Агассис увидел, что на этот час назначена встреча с рисовым плантатором из Южной Каролины, неким Рори Когуном. Встретиться с плантатором его попросил Лоуэлл – Когун дружил со многими владельцами плантаций, поставлявших текстильному магнату сырье, – и хотя знакомство с южанином не представляло для Агассиса интереса, он счел за лучшее оказать услугу своему патрону.

Ему хватило времени лишь на несколько штрихов к наброску грандиозного Музея естественной истории, который он намеревался построить в Кембридже, как объявили о приходе Когуна.

– Здравствуйте-здравствуйте, скажу я вам, здравствуйте, профессор Ах-гас-из! Позвольте пожать вашу ученую руку, сэр!

Когун был облачен во все белое, включая широкополую панаму. Из угла рта торчала толстая сигара. На пальцах у него искрились бриллиантами десяток колец. Жемчужина в булавке для галстука была размером с яйцо перепелки (Colinus virginianus).