Стихотворения разных лет

Может быть, все разрешится, развяжется?

Господи, воли не знаю Твоей,

Где же судить мне? А все-таки кажется,

Можно бы мир создать понежней!

<1930>

ПЯТАЯ

Бедность, Чужбина, Немощь и Старость,

Четверо, четверо, все вы со мной,

Все возвещаете вечную радость —

Горю земному предел неземной.

Темные сестры, древние девы,

Строгие судьи во зле и добре,

Сходитесь ночью, шепчетесь все вы,

Сестры, о пятой, о старшей Сестре.

Шепот ваш тише, все тише, любовней;

Ближе, все ближе звездная твердь.

Скоро скажу я с улыбкой сыновней:

   Здравствуй, родимая Смерть!

<1930>

ЛЕГЕНДЫ И ПОЭМЫ

ВОСТОЧНЫЙ МИФ

Взлелеянный в тиши чертога золотого,

Царевич никогда не видел мук и слез,

Про зло не говорил никто ему ни слова,

И знал он лишь одно о силе черных гроз,

Что после них в саду свежее пурпур роз.

Он молвил раз: «Отец, мешает мне ограда

Смотреть, куда летят весною журавли,

Мне хочется узнать, что там, за дверью сада,

Мне что-то чудится волшебное вдали…

Пусти меня туда!..» И двери отворились,

И, светлый, радостный, едва блеснул восход,

Царевич выехал на север из ворот.

Из шелка веера и зонтики склонились,

Гремела музыка, и амброй дорогой

Кропили путь его, как свежею росой.

Но вдруг на улице, усеянной цветами,

В ликующей толпе он видит, как старик

С дрожащей головой, с потухшими очами

На ветхую клюку беспомощно поник.

И конюха спросил царевич изумленный:

«О что с ним?.. Взор его мне душу леденит…

Как страшен бледный лик и череп обнаженный.

Беги ему помочь!..» Но конюх говорит:

«Помочь ему нельзя: то старость роковая,

С тех пор, как потерял он юность и красу,

Покинутый людьми, живет он, угасая,

Забыт и одинок, как старый пень в лесу.

Таков удел земной!..» — «О, если так, — довольно,

Не надо музыки и песен, и цветов.

Домой, скорей домой!.. Мне тягостно и больно

Смотреть на счастие бессмысленных глупцов.

Как могут жить они, любить и веселиться,

Когда спасенья нет от старости седой;

И стоит ли желать и верить, и стремиться,

Когда вся жизнь — лишь бред! Домой, скорей домой!..»

Семь дней прошло, и вновь, едва блеснул восход,

Царевич выехал на полдень из ворот.

Душистой влагою пропитанные ткани

Над пыльной улицей раскинули навес,

Светился золотом в дыму благоуханий

Хоругвий и знамен колеблющийся лес.

Но в праздничной толпе, что весело шумела,

Забытый, брошенный им встретился больной.

И пес ему в пыли на ранах лижет гной,

И в струпьях желтое, измученное тело

От холода дрожит, меж тем как знойный бред

Зрачки воспламенил, и юноша несмело

Спросил о нем раба, и раб ему в ответ:

«Недуг сразил его: мы немощны и хрупки,

Как стебли высохшей травы: недуг — везде,

В лобзаньях женщины и в пенящемся кубке,

В прозрачном воздухе, и пище, и воде!..»

И юноша в ответ: «О горе! жизнь умчится!

Как детская мечта, как тень от облаков,

И вот, где цель борьбы, усилий и трудов,

И вот, во что краса и юность превратится!..

О горе, горе нам!..» И бледный и немой

Вернулся в свой чертог царевич молодой.

Семь дней прошло, и вновь, едва блеснул восход,

Царевич выехал на запад из ворот.

Гирлянды жемчуга таинственно мерцали,

И дети лепестки раздавленных цветов

За колесницею с любовью подымали,

И девы, падая у ног коней, лобзали

На мягком пурпуре разостланных ковров

Глубокие следы серебряных подков.

Но вдруг пред ним — мертвец: без страха, без надежды,

Окутан саваном и холоден, и нем —

В недоумении сомкнувшиеся вежды

Он в небо обратил, чтобы спросить: зачем?

Рыдали вкруг него — отец, жена и братья,

И волосы рвала тоскующая мать,

Но слышать не хотел он ласки и проклятья,

На жаркие мольбы не мог он отвечать.

И юноша спросил в мучительной тревоге:

«Ужель не слышит он рыдающую мать,

Зачем уста его так холодны и строги?..»

Слуга ему в ответ: «Он мертв, он навсегда

Ушел от нас, ушел неведомо куда,

В какой-то чуждый мир, безвестный и далекий.

И яму выроют покойнику в земле,

Он будет там лежать в сырой, холодной мгле,

Без помыслов, без чувств, забытый, одинокий,

И черви труп съедят, и от того, кто жил,

Исполненный огня, любви, надежд и страха,

Останется лишь горсть покинутого праха.

Потом умрут и те, кто так его любил,

Кто ныне гроб его со скорбью провожают,

За листьями листы под вьюгой улетают —

И люди за людьми под бурею времен.

Вся жизнь — о гибнущих один лишь стон печальный,

Весь мир — лишь шествие великих похорон,

И солнце вечное — лишь факел погребальный!..»

И юноша молчал, и бледный, как мертвец,

Без ропота, без слез вернулся во дворец.

Как в нору зверь больной, настигнутый врагами,

Бежал он от людей и в темном уголке

К колонне мраморной припал в немой тоске

Пылающим лицом с закрытыми глазами,

Забыв себя и мир, забыв причину мук,

Лежал, не двигаясь — бесчувственный, безмолвный…

Ночные сумерки плывут, плывут, как волны,

И все темней, темней становится вокруг…

С тех пор промчались дни; однажды, в час вечерний

Царевич вышел в степь; без свиты и рабов,

Один среди камней и запыленных терний

Глядел он на зарю, глядел без прежних снов

На дальние гряды темневших облаков.

И вдруг он увидал: по меркнущей дороге

В смиренной простоте идет к нему старик:

В приветливых чертах — ни горя, ни тревоги,

И тихой благостью спокойно дышит лик.

Он не был мудрецом, учителем, пророком,