Стихотворения. Рассказы. Пьесы

Первый ученый (подражая ему). Да, она сегодня опять совершенно пьяна, старуха Земля. (Хватается за другого ученого.)

Монах. Держитесь, держитесь! Мы скатываемся. Держитесь же!

Второй ученый. Венера совсем скособочилась. Я вижу только половину ее задницы. Караул!

Все сбиваются в кучу, хохоча; ведут себя так, словно они на палубе корабля и пытаются удержаться, чтоб их не стряхнуло.

Второй монах. Только бы нас не бросило на Луну! Братья, ведь там горы с отвратительно острыми вершинами!

Первый ученый. А ты отталкивайся от них ногой.

Первый монах. Не смотрите вниз! Я страдаю головокружением. Меня мутит.

Прелат (нарочно громко, в сторону Галилея). Мутит? Не может быть! Кто осмелится мутить воду в "Коллегиуме Романум"?!

Взрыв хохота. Из двери в глубине сцены выходят два астронома "Коллегиума".

Наступает тишина.

Первый монах. Неужели вы все еще исследуете? Ведь это же скандал!

Первый астроном (гневно). Мы-то ничего не исследуем.

Второй астроном. К чему все это приведет? Не понимаю Клавиуса! Что было бы, если бы стали принимать за чистую монету все, что утверждалось в течение последних пятидесяти лет! В тысяча пятьсот семьдесят втором году в наивысшей восьмой сфере — сфере неподвижных звезд — загорелась новая звезда, более яркая и крупная, чем все соседние с ней звезды. Но не прошло и полутора лет, как она вновь исчезла, канула в небытие. Так что ж, теперь нам следует спрашивать, как обстоит дело с вечностью и неизменностью неба?

Философ. Если им позволить, они разрушат все наше звездное небо.

Первый астроном. До чего мы дойдем? Пять лет спустя датчанин Тихо Браге определил путь кометы. Этот путь начинался над Луной и пробивал одну за другой все сферические опоры — материальные носители подвижных небесных тел! Комета не встречала никакого сопротивления, не испытывала никаких отклонений света. Что ж, значит, мы должны были бы спросить: где сферы?

Философ. Это исключено! И как только может сам Кристофер Клавиус, величайший астроном Италии и церкви, вообще даже рассматривать нечто подобное?

Прелат. Позор!

Первый астроном. И тем не менее он исследует! Он сидит там и глазеет в эту дьявольскую трубу!

Второй астроном. Principiis obsta! [13] Все началось с того, что мы уже давно стали вычислять долготу солнечного года, дни солнечных и лунных затмений и положение небесных тел по таблицам этого Коперника, а он — еретик.

Первый монах. А я спрашиваю, что лучше? Увидеть лунное затмение на три дня позже, чем предсказано в календаре, или навеки погубить душу?

Очень тощий монах (выходит на авансцену, держа в руках раскрытую Библию, фанатически тычет пальцем в страницу). Что сказано здесь, в писании? "Стой, солнце, над Гаваоном и луна — над долиною Ахалонскою". Как же может Солнце остановиться, если оно вообще не движется, как утверждают эти еретики? Разве писание лжет?

Второй астроном. Есть явления, которые нам, астрономам, трудно объяснить, но разве человек должен все понимать?

Оба астронома уходят.

Очень тощий монах. Родину человечества они приравнивают к блуждающей звезде. Людей, животных, растения, целые страны они погружают на тачку, которую гоняют по кругу в пустых небесах. Для них больше нет ни Земли, ни неба. Нет Земли потому, что она только небесное тело, и нет неба потому, что оно состоит из многих земель. И, значит, нет уже различия между верхом и низом, между вечным и бренным. Что мы бренны, мы это знаем. Но они говорят нам теперь, что и небо тоже бренно. Сказано было и записано так: есть Солнце, есть Луна, есть звезды, а мы живем на Земле. А теперь, по-ихнему, и Земля — это звезда. Нет ничего, кроме звезд! Мы еще доживем до того, что они скажут: мет различия между человеком и животным, человек тоже только животное; нет ничего, кроме животных!

Первый ученый (Галилею). Вы что-то бросили на пол, господин Галилей.

Галилей (все это время играл камнем, который достал из кармана, и наконец уронил его на пол. Наклоняется, чтобы поднять его). На потолок, монсиньор, я бросил его на потолок.

Толстый прелат (оборачиваясь). Какое бесстыдство!

Входит очень старый кардинал, опираясь на монаха. Перед ним почтительно расступаются.