Стихотворения. Рассказы. Гора

— Все это хорошо, — недовольно говорили они, — вот когда вдовы брахманов начнут выходить замуж, тогда и мы будем поступать так же.

Им казалось, что Гора презирает их, как людей низших каст, и проповедует свои идеи только для того, чтобы заставить их придерживаться подобающих им низких обычаев; за это они сердились на него.

Скитаясь по деревням, Гора заметил, что у мусульман есть нечто такое, что помогает им сплотиться. Он заметил, что в любом несчастье мусульмане крепко держатся друг за друга, что совершенно несвойственно индуистам, и часто размышлял над причинами столь резкого различия между двумя общинами, живущими бок о бок. Он никак не хотел согласиться с ответом на этот вопрос, который напрашивался сам собой. Ему слишком тяжело было признать, что мусульман объединяют не обычаи, а религия. С одной стороны, обычаи, исполнения которых требовала их община, не были столь бессмысленными, и с другой — религия сближала и объединяла их. Мусульмане объединялись на положительной, а не на отрицательной основе, они не были чьими-то должниками, наоборот, им принадлежало что-то ценное, ради чего они готовы были по первому зову встать плечо к плечу и без колебаний пожертвовать своей жизнью.

В просвещенном обществе Гора писал, спорил, выступал с речами, для того чтобы убеждать других. Для него было естественным рисовать все в розовом свете, власть его воображения оживляла слова, которые должны были помочь ему перетянуть кого-то на свою сторону. Он давал утонченные объяснения самым простым вещам и создавал в лунном свете своих эмоций чарующую картину того, что на самом деле было всего лишь грудой жалких обломков. Видя, что в Индии существует группа людей, которые отвернулись от страны и видят в ней только плохое, Гора, движимый страстной любовью к родине, старался окутать ее недостатки блестящим покрывалом своих чувств и скрыть их от оскорбительных и холодных взглядов этих людей. Иначе он не мог. Все в Индии хорошо. Он не просто доказывал это, как защитник на суде, не убеждал, что недостаток может обернуться добродетелью, если на него посмотреть с другой точки зрения, нет, он всей душой верил в то, что говорил. Даже там, где отступали все, он оставался стоять, гордо держа в крепких руках победное знамя своей веры. Его девизом было: «Сперва мы вернем уважение народа к своей родине, все остальное — потом!»

Но во время странствий по деревням, где он не был окружен слушателями, где ему нечего было доказывать, где не нужно было призывать на помощь все свои силы, чтобы повергнуть в прах всех этих высокомерных и ненавидящих, он не мог больше скрывать от себя истину. Именно сила любви к родине и заставила его с такой отчетливостью увидеть всю правду о ней.

Глава шестьдесят восьмая

В камзоле туссорского шелка, подпоясанный шарфом, с парусиновым чемоданом в руке, Койлаш предстал перед Хоримохини и взял прах от ее ног. Ему было лет тридцать пять. Это был низкорослый человек с тяжелым лицом, туго обтянутым кожей. Уже несколько дней бритва не касалась его подбородка, который теперь напоминал скошенное поле.

— Это кто же приехал? Ну, садись, садись! — обрадовалась Хоримохини, увидев после долгой разлуки родственника мужа.

Она поспешно постелила циновку и спросила, не принести ли воды.

— Спасибо, не надо, — важно ответил он и прибавил: — А выглядишь ты слава богу!

— Да где уж там! — воскликнула недовольным тоном Хоримохини, воспринявшая этот комплимент как личное оскорбление, и стала перечислять свои многочисленные недуги. — Хотя бы умереть поскорее, чем так-то мучиться.

Койлаш возразил против такого небрежения к жизни и, в подтверждение того, что их семья надеется, что Хоримохини будет жить еще долго, хотя уже и нет в живых его старшего брата, сказал:

— Нет, не говори так! Вот видишь, если бы не ты, так я бы в Калькутту не попал, а так у меня хоть крыша над головой есть.

Койлаш пересказал от начала до конца все новости о родных и соседях, а потом вдруг осмотрелся по сторонам и спросил:

— Так, значит, это ее дом?

— Да! — ответила Хоримохини.

— Как видно, капитальный, — заметил Койлаш.

— А как же! Капитальный, конечно! — раззадоривала его Хоримохини.

Койлаш отметил, что стропила сделаны из прочного материала и даже на двери и окна пошел хороший лес, а не какое-нибудь манговое дерево. Он поинтересовался также кладкой стен: в полтора или два кирпича. Спросил, сколько всего комнат — наверху и внизу. И результатами осмотра, кажется, остался весьма доволен. Ему трудно было определить, во сколько обошлась постройка дома, так как в строительных материалах он смыслил мало и точных цен не знал. Шевеля пальцами ног, Койлаш погрузился в подсчеты и пришел к заключению, что дом должен был стоить что-нибудь от десяти до пятнадцати тысяч рупий, однако вслух этого предположения высказывать не стал.

— Как думаешь, невестка, тысяч семь-восемь стоит? А? — спросил он Хоримохини.

— Да ты что это говоришь! — воскликнула Хоримохини, недоумевая пред лицом такого невежества. — Тысяч семь-восемь! Вот еще! Никак не меньше двадцати.