Скученных туч нависшая скука,Вылущенной тоски оскал.Не посох — клюка и сухие рукиИ содранная кожа у виска.Белый воск на лбу и бинт засален.Зачитанные дни от доски до доски.Не высушит весна солнцем сусальнымС прошлого года неубранных скирд.Стужа и проголодавшийся омут.Тучный и тусклый навес туч.Я знаю, что сердца нету домаИ что скука не спит на посту.«Небо — захлестнутый капкан лучей…»
Небо — захлестнутый капкан лучей —Чертеж, вычерченный тушью.Бьется на отсвечивающей свечеОплывшее удушье.Отмеченный, чугунный час,Чугунных глаз запаянные ресницы,Покат косой тяжелого плечаИ накипь губ — о, не молиться,О, не кричать — дым на земле.Чужой костер: там дым так легок,И зависть — мой зачерствелый хлебШершавая молитва Богу.А на руке выжженный след.Не зарубцевать память плетью,Не выбрить на выцветшей землеСлипшуюся шерсть тысячелетий.«Мне кажется, что я прокаженный…»
Мне кажется, что я прокаженный —Предостерегающий желтый звон.По дороге выжженной и сожженной,Распугивая, иду давно.За холмом схоронился вечер.Ветра жадный вздох.Опустил сломанные плечиВысохший чертополох.Режет дорожный щебеньОстрым краем струпья-ступни.Голое, желтое небоИ пропыленные дни.Сердце, бейся, как посох о камень,И в каждом стучи гнойнике.Не поднять, даже руками,Опустившихся век.«Сжимайся, от запоя бледный…»
Сжимайся, от запоя бледныйВыцветший рот пурги.Время голодных обеден,Срок гнилых литургий!Оттепель, прель и голод,И вспотевший лед на реке.Разве сотрешь зеленым подоломГной на отмороженной руке?Перегарный покой клячейТянет в разбухшую гниль.Слов пересчитанная сдачаИ пересчитанные дни.«Я простой и жадный огнепоклонник…»
Я простой и жадный огнепоклонник.Слова — обугленные пни.Сердце — неизданный сонник —Несуществующие огни.Огненное лето неповторимо:Угарны лампады лесов.Захлебнется рыжим дымомСолнечное колесо.И точно лохматая падальВверху — задыхающаяся глубь.Бросилась душной громадойПамять в косматую мглу.Земле («Сердце — неуч — все в том же классе…»)[23]