Фантазиями разрастаться вширь.
Я допрошу все звуки, все слова,
Чтоб принести ей в дар, как трубадур,
Достойный гимн. Ужели не найду
Бравурный и блистающий финал?
X
Эстет нароет у себя в стихах
Мистических источников и струй,
Чтоб как-то спрыснуть пересохший грунт.
Я, по сравненью с ним, простолюдин,
Мне не вкушать в магических садах
Серебряных и золотых плодов.
Но верю я, есть дерево одно
С вершиной одинокой и сквозной,
Шумящей средь заоблачных высот;
Раз в жизни может птица долететь
До той вершины, — если повезет.
XI
Не куклы мы, чтоб всякая рука
От страсти заставляла нас пищать.
Наоборот, по прихоти судьбы,
Смеемся мы, и плачем, и хрипим,
Впадаем в ликованье и в тоску
И в рифму говорим — не оттого,
Что нас измучил основной инстинкт.
Вчера, под размерцавшейся луной,
Средь лилий, окруживших водоем,
Ты помнишь, как внезапно нас настиг
Ликующих лягух утробный хор?
XII
А сизый голубь в синеве кружит,
За кругом круг, над охрою равнин.
А белый голубь падает к земле
Устав парить. Как сумрачный раввин,
Я смолоду усердно изучал
Природу человека — и нашел,
Что люди — мясо в мясорубке дней.
А ныне я, как розовый раввин,
Вникаю в суть любви. Я вижу в ней
Стремленье, трепыханье и полет.
Но тень ее к земле упорно льнет.
ЖЕНЕВСКИЙ ДОКТОР
Женевский доктор встал лицом к волнам
И, взор вперяя в Тихий Океан,
Цилиндр прихлопнул, затянул платок.
Кузнечик мыслящий, он в первый раз
Встречал такой разгул, такой напор —
Куда там твой Расин и Боссюэ!
Нет, он не струсил. Повелитель тайн
И бездн, он трепета не испытал
Пред этим явным бешенством стихий.
И все-таки его пытливый дух
Был сбит с резьбы упорством и числом
Косноязычных варварских валов.
Столпы и купола его ума,
Внезапно треснув, рухнули в потоп.
Профессор высморкнулся и вздохнул.
ЧЕРВИ У НЕБЕСНЫХ ВОРОТ
Мы из могилы принцессу несем,
В чреве своем к горним вратам.
Мы — колесница Бадрульбадур.
Вот ее око. Вот, чередой,
Ресницы ока и веко ее.
Вот ее века подпора — щека.
Вот, палец за пальцем, рука —
Гений, слетавший к этой щеке.
Губы, и все остальное — до ног.
. . . . . . . . . . . . .
Мы — колесница Бадрульбадур.
УБЕЖИЩЕ ОДИНОКИХ
Пусть последним убежищем одиноких
Станет место волнообразных качаний.
Будет ли это посреди океана
На шлепающих зеленых ступенях
Или на побережье песчаном —
Что-то все время должно качаться
Волнообразно и непрестанно,
С шумом ритмичным и монотонным,
Не прекращающимся ни на секунду;
И мысль должна тоже волнообразно,
Беспокойно зыбиться и возвращаться —
В этом убежище одиноких,
Которое мы можем назвать по праву
Местом вечных волнообразных качаний.
ДЕВА, НЕСУЩАЯ ФОНАРЬ
Нет, не медведь лежит на грядке —
Там притаились две мулатки
В кустах и бдят,
Как дева с фонарем по тропке
Идет: ее движенья робки,
Потуплен взгляд.
О срам! С какой ужасной миной
Они следят за сей невинной
Прогулкой в сад!
ШЕСТЬ ПЕЙЗАЖЕЙ К РАЗМЫШЛЕНИЮ
I
Старик сидит
В тени под сосной
В Китае.
Он видит
Как шпорник синий
На границе тени
Колышется ветром.
Его борода колышется ветром.
И сосна колышется ветром.
Все колышется,
Как водоросли
Под водою.
II
Ночь смуглая,
Как женское запястье.
Ночь скрытная,
Смутная,
Благоухающая бальзамом.
Пруд светится
И вспыхивает,
Как браслет
На руке у плясуньи.
III
Мерюсь высотой
С высоким деревом
И нахожу, что я много выше,
Ибо достигаю до солнца
Своим оком,
Достигаю до моря
Слухом.
И мне досадно смотреть,
Как муравьи
Снуют взад-вперед,
Нарушая границы
Моей тени.
IV
Когда мой сон дорос до луны,
Бледные складки ее пеньюара
Налились желтым светом,
Пятки ее
Покраснели.
А в волосах замерцала
Кристальная изморозь
Синих
Созвездий.
V
Ни кинжалы фонарных столбов,
Ни лезвия длинных улиц,
Ни колуны куполов
И высоких башен
Не разрежут того,
Что легко разрезает
Звездный луч,
Светящий в листве виноградной.
VI
Рационалисты одевают квадратные шляпы
И, сидя в квадратных комнатах,
Размышляют о прямоугольном,
Пристально вглядываясь в потолок
И в паркетины пола.
Но если бы вдруг
Они задумались о дугах и овалах,
Например, о дольке половинной луны, —
Рационалистам, конечно, пришлось бы
Одеть сомбреро.
ВАРВАРСКОЕ
Я согласен,
Солнце — не красный цветок.
Вывод ясен.
Мир уродлив,
И люди грустны.
Эти перья торчком —
Дикарский наряд,
Я согласен.
Это палящее око —
Звериный зрачок.
Вывод ясен.
Мир уродлив,
И люди грустны.
ПОДАТЕЛЬНИЦЕ МУЗЫКИ
Сестра, и мать, и высшая любовь,
И самая родная из сестер,
Что научают нас не умирать,
И всех благоуханных матерей
Благоуханнейшая, — о царица,
Ожог и жар божественной грозы,
Не охлажденной ни единой каплей
Бурлящей в тучах ядовитой славы, —
В пурпуре дня, в венце простых волос.
Из музык, нам дарованных с рожденья —
Со дня, который нас разъединяет
С сообществом стихий, чтобы в конце
Вернуть земле, готовящей для нас
Ночной приют и ложе, — ни одна