Ткнулся носом в стекло, ткнулся в раму очками.
Опустевшая плоть не звенит на ветру,
Не желает наполниться новыми снами.
Я с собой из себя ничего не беру,
Я сижу и любуюсь пустыми лесами.
Я – в эфире
Сквозь меня – орбиты всех планет,
Я прошит орбитами, как леской.
Жизнь кипит в эфире, как омлет,
Но не слышно бульканья и треска.
Я руками бусины ловлю
И втыкаю их то в пах, то в рёбра –
Я щекотку лёгкую люблю,
Вообще, я правильный и добрый.
Как прыщи, планеты из спины
Вырастают, и летят планеты
Снова мне в живот. Они вольны
Делать это до скончанья света.
Мне не больно, я уже привык
Выносить подобные явленья.
Жизнь кипит, но нем ея язык,
И в эфире – всё без измененья.
Простое
Ничего не вижу за окном.
Только дом и только окна в нём.
Только пару-тройку фонарей,
Да решётку чёрную ветвей.
Никуда из дому не пойду,
Не хочу вверять себя труду.
Не заплатят мне за этот труд –
Лучше я сидеть останусь туг.
Без желаний и страданий нет.
Вот горит на кухне поздний свет;
Пусть октябрь на дворе, не май –
У меня в руках горячий чай.
***
Как глуп мой стих,
Как плохо я пашу –
Черню других,
Себя превозношу.
Давно пора
Мне это изменить –
Другим кричать «Ура!»,
Себя чернить.
Метаморфоз
Весь человек – метаморфоз.
Вот этот глаз, вот этот нос –
Из них, как из глубоких нор,
Посмертно выйдет на простор
Какой-то дух. Увы, для нас
Не видный при посредстве глаз
И не доступный для ноздрей
Пытливых. Лик души моей –
Увы, загадка для меня,
Покуда не дождусь я дня
Последнего. Тогда с яйцом
Расстанусь – сделаюсь птенцом.
Первоснежье
Уже поля припудрило снежком,
Стоит и мёрзнет рыжая корова.
И мне не больно хочется пешком
Куда-либо тащиться из-под крова.
Но воздух пахнет холодом, зимой –
Новорождённой, только что обмытой
И вытертой махровой простынёй, –
И глазки у младенчика открыты,
И он не плачет, а глядит на нас,
И в светлом взоре холодно и сухо.
Зима имеет светло-синий глаз
И маленькое розовое ухо.
А в поле – бурый ломкий бурелом,
И ноги колет прелою дерниной;
И поделиться хочется теплом
Мне издали со стынущей скотиной.
Бодрей, бодрей! Над первозданным льдом
Поднятья и ловить двумя ноздрями
Снежинки… Но вцепились в тёплый дом
Трясущиеся ноги якорями.
Напротив Речного Вокзала
На берегу, на этом берегу,
А не на том – на том другой оттуда
На этот смотрит – я найти могу
Траву – не замурована покуда
Земля в бетон. И я смотрю туда,
На берег тот, где всё уже в бетоне
И где трава не будет никогда
Уже расти сама, не на газоне.
Я вижу башню порта, вижу дым
Далёких труб и слышу гул унылый
Машин – под небом бледно-голубым
Москвы из нас из всех он тянет жилы.
«Не обращай внимания на шум, –
Скажу себе. – Зайди в кусты, там тише.»
Но и в кустах скрипит безбожник ум –
Как будто в нём скребутся злые мыши.
Забудь, забудь, что город всё сожрёт!
Что эти травы под его пятою
Падут, и этот шмель, с растений мёд
Сбирающий, новейшей суетою
Машинной твари будет замещён!..
Забудь – найди себе траву для пиши
И для леченья, и отвесь поклон
Тому другому, кто из скукотищи
Грядущей ныне смотрит на луга
Цветущие, глядит сюда оттуда, –
Он не похож на хитрого врага.
Он, как и ты, грустит и хочет чуда.
О воровстве на почте
До крайности не доведён,
Но положением унижен,
Чужой конверт вскрывает он,
Ища – он тоже, чай, не рыжий –
Для поддержания своей
Житухи тощие дензнаки.
Он не подлец и не злодей,
А вот большие дяди – бяки,
Они всё хапают себе –
Им торт, ему же – на-ка! – корка.
Нет, воровство в его судьбе
Есть не случайная подпорка.
Не жди, задрипанный солдат,
Подмоги почтой. Зэк на зоне,
И не надейся. Этот гад
Себе за вас нагрел ладони.
Ведь сказано: Не посылать
Купюры письмами! А вы же
Во искушение опять
Вводить изволите нерыжих!
Письмо посмотрят на просвет
И приоткроют аккуратно,
И никогда уже – о нет! –
Вы не получите обратно
Своих рублей. Суров закон;
Но зла на вас у вора нету –
Воруя, добывает он
Свою законную монету.
Проза жизни
Водки ласковая чарка
Организм согрела мой.
Было зябко, стало жарко –
Я рубаху снял долой.
Если
Не прекрасна ли она?
Хорошо прийти с мороза
В дом, где дочка и жена.
Хорошо – под борщ горячий,
Выпив двести русских грамм,
Выбрать кнопку наудачу:
Что там ящик скажет нам?
И прихлёбывая чаем
Пряник или же зефир,
Наблюдать, переключая –
Как там старый Божий мир?
Я устал весьма и очень,
Мой мутится пьяный взор;
Но горит до поздней ночи
Телевизор как костёр.
И потрескивают тихо
В нём поленья чьих-то слов.
Я уж сплю, мне сладко дрыхать
После праведных трудов.
Запах земли
У древних стен Московского Кремля
Кой-где из-под растаявшего снега
Видна насквозь промёрзшая земля
В прискорбно мёртвых травяных побегах.
Под слоем блеска спят земли слои
В мороз, храня как тайну ароматы;
Но в марте злые рыжие ручьи,
Улыбку снега делают щербатой.
Я помню, как держал в руке комок
Пахучей глины – это было чудо.
Свет, как с тюрьмы, сорвал с зимы замок,
И запах почвы вырвался оттуда.
И вот, я понял, что покоя нет,
Всегда – поток, всегда – преображенье.
В боку горы лучами рылся свет –
Так снег терпел от света пораженье.
И я смотрел с восторгом, как, журча,
Змеясь, ветвясь, бежит вода живая
И как потеет масса кирпича,