После боев и голодных пытокотрос на животике солидный жирок.Жирок заливает щелочки бытаи застывает, тих и широк.Люблю Кузнецкий (простите грешного!),потом Петровку, потом Столешников;по ним в году раз сто или двести яхожу из «Известий» и в «Известия».С восторга бросив подсолнухи лузгать,восторженно подняв бровки,читает работница: «Готовые блузки.Последний крик Петровки».Не зря и Кузнецкий похож на зарю, —прижав к замерзшей витрине ноздрю,две дамы расплылись в стончике:«Ах, какие фестончики!»А рядом учли обывателью натуру —портрет кого-то безусого;отбирайте гения для любого гарнитура,—все от Казина до Брюсова.В магазинах — ноты для широких масс.Пойте, рабочие и крестьяне,последний сердцещипательный романс«А сердце-то в партию тянет!»[1]В окне гражданин, устав от ношенияпортфелей, сложивши папки,жене, приятной во всех отношениях,выбирает «глазки да лапки».Перед плакатом «Медвежья свадьба»нэпачка сияет в неге:— И мне с таким медведем поспать бы!Погрызи меня, душка Эггерт.—Сияющий дом, в костюмах, в белье,—радуйся, растратчик и мот.«Ательемод».На фоне голосов стою,стою и философствую.Свежим ветерочком в республику вея,звездой сияя из мрака,товарищ Гольцман из «Москвошвея»обещает «эпоху фрака»[2].Но, от смокингов и фраков оберегая охотников(не попался на буржуазную удочку!),восхваляет комсомолец товарищ Сотниковтолстовку и брючки «дудочку».Фрак или рубахи синие?Неувязка парт- и советской линии.Меня удивляют их слова.Бьет разнобой в глаза.Вопрос этот надо согласоватьи, разумеется, увязать.Предлагаю, чтоб эта идейная дракане длилась бессмысленно далее,пришивать к толстовкам фалды от фракаи носить лакированные сандалии.А чтоб цилиндр заменила кепка,накрахмаливать кепку крепко.Грязня сердца и масля бумагу,подминая Москву под копыта,волокут опять колымагудореволюционного быта.Зуди издевкой, стих хмурый,вразрез с обывательским хором:в делах идеи, быта, культуры —поменьше довоенных норм!