Расцвел зеленый май. Он ехал вместе с нейВ плетеном тильбюри. Душистый сумрак паркаПронизан был вокруг, томительно и ярко,Прозрачным золотом полуденных лучей.Впервые жизнь весны ему казалась полной.Любовью светлою, надеждами богат,Он мир благословлял, и зелени был рад.Но ей в лицо глядел, счастливый и безмолвный;Как удочка, поник склоненный хлыстВ ее руке, обтянутой перчаткой, —Порой с ветвей, как бы склонясь украдкой,Ее щеки касался свежий лист.Вдруг на одном из поворотов садаРаздался топот, мчалась кавалькада,Вздымая пыль, и стройный бег конейПеребивал звучащий говор звонкоИ резвый смех: то мчались в глубь аллейТри всадника, и с ними амазонка.Один из них, учтиво приподнявЛоснящийся цилиндр, смеялся Фанни взглядомИ, удержав коня, поехал с нею рядом."Ах, боже мой, вы здесь, опять в России,граф”, —Смущенно просияв, она ему сказала.А граф на юношу прищурился сначала,Потом, в своей руке держа ее ладонь,Он медленно прижег на ней два поцелуя.Меж тем, под седоком волнуясь и танцуя,Расчесанным хвостом махал горячий конь."Я здесь всего три дня, и вновь уеду скоро”.И полился родник живого разговора,Парижского "козри” изысканный язык.И Фанни, оживясь, как птица щебетала,Ее влюбленный паж алел, как мак, сначала,Потом он побледнел, нахмурился, поник,И трепет и борьба в душе его тревожной, —Сменилася любовь тоской ревнивых дум,Какой он стал смешной, какой он стал ничтожный!Уж он не друг ее, он только жалкий грум.Граф обещал бывать у Фанни на обедахИ вечер проводить по-прежнему в беседах,Припомнить старину, забытую в пять лет.А юный паж ее молчал, чело нахмуря.От ревности бледней, чем лилий внешний цвет,Темнее, чем волна, когда кипит в ней буря,Он молча хоронил в душе своей упрек,Он ревности своей робел, как первой ласки,А Фанни делала приветливые глазкиИ юношу влекла в свой летний уголок,Где за плетнем живым подстриженных акацийПалаццо высится, сверкает чистый пруд,Где розы ранние пестреют и цветутПеред подножием окаменелых граций.