О чем задумался ты, мой голубь?Что мысли — пух, голубиный тлен?Жажда страсти в них или просто голод,Соблазн алмазный, преступный план?Открой глаза, мой ленивый гений,А руки пусти по моим следам,Вырвись из плена привычных движений,Теплого дня на краешке стань.Взмой на ветру, мой змей упрямый,Птиц обезглася; но, вдруг живой,Черной изменой низринься, раняВ самое сердце — и весь я твой.
О чем хлопочет песня? Танец рук,Берущих птичий лад робея и чаруя?Забыться в диком исступленьеИли проникнуть в тайну естества?Но гармонию питает воздух, полный терпких нот;Покуда тепло. А если и вправду —Зима, и снежинок рой,Тогда — о чем, как ты тогда запляшешь?
По части мук то были знатокиЛюдской породы; и всегда навернякаОни страдальца вычисляли взглядомВ толпе жующих, отворяющих окно, гуляющих по берегу реки;Вот: пара стариков благоговейно, страстноЖдет чудо-первенца — и тут же, рядомЧужие дети на коньках легко и безучастноОсваивают пруд у ивняка;И знали они,Что, чем ужаснее мука, тем меньше ейПотребно холста, в идеале — угол, среди возниСворы местных псов, там, где конь предводителя палачейПодпирает древо невинным задом.Рассмотрим "Икара" Брейгеля: с какой ленцой все вокругВзирает мимо трагедии; пахарь, сжимавший плугМог слышать вскрик и последний всплеск,Но падению вряд ли придал значенье;Солнца свет,Как и положено свету, выбелил ноги, в зеленке водТающие; а на роскошном паруснике народ,Глянув было, как мальчик упал с небес,Невозмутимо отбыл по назначенью.
Нет, не у этой жизни, не у этой, такой бестолковой,С играми, снами и кровью, струящейся в жилах.В месте, опасном для новой души, душе новойСмерти учиться придется у старожилов.Кто тут ревнует к компании этой отчаянной С первых минут и до тех, когда ночь нас объемлет?Ей, обновленной, печаль отрицать бы печалью,Смерть подменяя собой. От того-то печаль и дремлет. Незабыванье — не то, что сегодняшнее забвениеПрошлого дня, когда не к койке прикован, а в силе,Память — это иное рождениеУтра, которому не простили.