Стигмалион

И тогда я нашла камень и вышла за ограду. Хэйзел нервничала, она тяжело дышала и глухо лаяла. Я замахнулась и запустила камнем в Вильяма. На этот раз он не успел увернуться, и мой подарочек врезался прямо ему в лицо. Не ожидал от меня такой точности! Получи!

Кровь потекла у него из носа, заливая губы и подбородок. Мальчишка сплюнул и быстрым шагом направился ко мне. Бравада и наглость стали быстро покидать меня. Он налетел, схватил за воротник куртки и повалил на землю. Я начала вырываться и визжать. Попыталась расцарапать ему лицо, но он был куда больше и гораздо сильнее.

– Чтоб ты сдох! Чтоб ты сдох! – заверещала я.

Вильям схватил меня за запястья, прижал к земле и приблизил лицо к моему – его широко раскрытые серые глаза показались просто огромными на фоне бледного лица.

– Тупое. Мелкое. Чудовище, – сказал он на идеальном чистом английском. – Отлупил бы тебя, но стыдно лупить ребенка.

– Тогда отлупи-ка мою собаку, – завопила я. – Хэйз, ату его! АТУ!

Я миллион раз возвращалась к тому моменту. Ведь всё могло сложиться совсем иначе. Я могла просто прикусить язык и гордо принять поражение. Разобраться с ним сама, без собаки. Или просто разреветься, и Вильям ушел бы сам. Но я не смогла справиться с ураганом своих эмоций.

Хэйзел, повинуясь моей команде, перемахнула через забор, и в следующую секунду в Вильяма врезались шестьдесят килограммов звериной ярости. Его тело просто отлетело в сторону. Он не кричал, но его рот беззвучно хватал воздух, пока моя собака терзала его грудь, лицо, руки, которыми он пытался закрыться. А потом я увидела кровь – ярко-алые брызги. Белый кардиган Вильяма стал грязно-бордовым.

– Хэйзел! Хэйзел, стой!

Собака мотала тело мальчика из стороны в сторону и отказывалась мне подчиниться.

– Хэйз! Стоп!

Зверь словно не слышал меня. Я попыталась оттащить ее в сторону, но куда мне. Каждая лапа была толще моей руки.

Выход был только один… Я упала сверху на тело Вильяма и крепко обхватила его руками. Подмяла под себя его руки, чтобы Хэйзел больше не смогла терзать их. Обняла голову и прижалась лицом к его лицу, чтобы собака не могла притронуться к нему. Хэйз переключилась на ногу Вильяма, но я отпихнула ее морду своей ногой.

– Фу, Хэйз! Фу! – заорала я так громко, что сорвала связки. Я еще никогда в жизни так не кричала. – Уходи!

Вильям застонал. Кажется, потерял сознание от боли. Его лицо было все в крови, на щеке – рваная рана. Он поднял руку, слабо оттолкнул меня – и я вскрикнула, когда увидела два болтающихся пальца. Я зарыдала и стала звать на помощь.

– Мама! Папа! Сейдж! Потерпи, сейчас кто-нибудь придет! Мне жаль, мне так жаль, ты прав… Я чудовище…

Я чудовище, а мое имя переводится как «страдания»! Вот что оно означает! «Долорес» – это страдания и боль!

Кровь Вильяма пропитала мою одежду. Мои руки, мое лицо – все было в его крови. Я знала, что дорого заплачу за то, что прикоснулась к нему. Прикосновение к другим людям оставляет на мне ожоги, а чужая кровь просто разъедает кожу, как кислота. Но разве у меня был выбор? Разве я могла остаться в стороне и позволить ему умереть?

Первым появился наш сосед, мистер Робин, – одинокий седовласый старик, который увидел все через забор. В его руках был шланг, и ему удалось отогнать Хэйзел, поливая ее водой. Потом он стащил меня с тела Вильяма, и на его крики прибежали родители… Не очень помню, что было потом. Кажется, с меня сорвали одежду и поливали из шланга, чтобы смыть чужую кровь. Вода была ледяной, но жгла, как пламя…

А потом были звуки сирен – громкие, страшные…

А после – темнота.

* * *

В шесть лет я была просто диковатой.

В восемь впадала в истерику, когда видела чужих детей в своем доме.

А в десять лет натравила собаку на другого ребенка. Ожогов на мне тогда оказалось не слишком много – одежда защитила. Я провела всего неделю в больнице и еще несколько в реабилитационном центре. И все это время постоянно думала о Вильяме: о разодранной щеке и двух поврежденных пальцах на руке. Думала о том, как страшно и больно ему было. О том, как, наверное, плакала его мама, которая привезла к нам в гости чистого, красивого, здорового мальчика, а увезла…

Калеку?

Нет, нет, я даже мысленно не хотела произносить это слово. Оно звучало слишком страшно, слишком больно и было таким колючим, что застревало в горле, если я пробовала его произнести. Вильям не будет калекой, ведь я не могла напортачить так сильно!

Мои родители после этого случая зареклись приглашать в дом других людей. Слухи разлетелись жуткие: девчонка Макбрайдов – исчадие ада, а может, и вовсе не в себе. А еще у них есть собака, у которой явные проблемы с психикой. А мать и отец куда смотрели? Ну и семейка!

Сейдж пару раз приходил из школы с синяками – затевал драки в ответ на оскорбления. Я воображала, как он кричит: «Она не сумасшедшая! И собака тоже! Она просто защищала ее!» – и тут же набрасывается с кулаками на обидчика…

Бедный Сейдж, бедная моя семья, бедная Хэйзел.