Стигмалион

– Мне не очень хорошо от обезболивающего. Впадаю в состояние, похожее на наркотический бред. Только алкоголь немного помогает или никотин. Или только кажется, что помогает…

Вильям взял бутылку с водой, положил в рот таблетки и сделал глоток. Я достала стерильную вату и начала пропитывать ее противовоспалительным средством. Какие ужасные ожоги. Неужели секс стоит того…

Я положила кусок ваты на его грудь, слегка сжала его, выдавливая спасительную влагу на кожу. Его кожа… Мягкая, упругая, тронутая золотистым тропическим загаром, наверно, отдыхал где-то в теплых странах. Его тело… у него очень красивое рельефное тело. Сильное, гармонично сложенное и такое большое. Если бы я была на месте Айви, то никогда не причинила ему подобный вред… Ни один даже самый безумный секс не стоит этой боли…

– Ты не могла бы сделать мне одолжение? – спросил он.

«Если бы я была на месте Айви…»

– Лори?

«Если бы я была…»

– Лори, – громче позвал Вильям.

«Если бы я…»

– А? Что? – очнулась я.

– Ты не могла бы кое-что сделать для меня?

Я с трудом оторвала взгляд от его груди:

– Да.

– Пусть это останется между нами. Никто не должен знать.

– Твои друзья не в курсе, что у тебя за диагноз?

– Только самые близкие…

– Ладно, – кивнула я, раскрывая упаковку с бинтами. – Только один вопрос. Ты обещал матери больше не попадать в больницу. Значит, это регулярно случается. И не жаль тебе ее?

– Все под контролем, просто иногда возникают проколы.

– Проколы?! – нервно хмыкнула я. – Эти проколы могут убить тебя, ты в курсе?!

– Ты переживаешь за меня? – вскинул бровь он.

Я встала, взяла бутылку, из которой он пил, и ведерко мокрой ваты. Вернулась на кухню и, мысленно прочитав молитву, глотнула остатки воды из его бутылки. Если я ошибаюсь, то согласна на незабываемый уикенд в госпитале. Но если мое безумное предположение верно, то…

Со мной ничего не случится.

А Вильям окажется вторым человеком в мире, прикосновения которого не оставляют на мне ожогов…

Я вернулась в спальню, достала из бокса бинты и начала наворачивать их вокруг его груди. Он стоически терпел, вспотевший и бледный, как полотно. Потом я закончила с перевязкой, ушла на кухню и стала хозяйничать и греметь ящиками в поисках алкоголя. В одном из шкафов обнаружилась бутылка «Бифитера», и я плеснула добрых сто грамм в стакан.

– Обезболивающее приехало, – объявила я, входя в комнату и протягивая ему стакан.

Он взял его и сделал большой глоток. Я присела на край кровати, поджав ногу.

– Почему она не здесь? – спросила я.

Да, почему панику поднимает его сестра, раны перевязывает соседка, а Айви в это время – где она?

– Потому что я не хочу, чтобы она была здесь.

– Ты должен научить ее осторожности. Она не должна прикасаться к твоей коже. Она должна увидеть, чем это чревато…

– Ты не понимаешь.

– Так объясни мне!

– Ожоги, шрамы и боль – я хочу, чтобы это были последние вещи, о которых она будет думать, когда будет оставаться у меня на ночь.

– О да! Ты готов калечиться каждый раз, лишь бы у девочки был потрясный секс.

– Мне не приходится калечиться каждый раз, но в остальном верно.

– Вильям… Оно в самом деле стоит того?

Я заглянула в его глаза – они светились. О, что за непередаваемые мысли отражались в них: мятежность, дерзость, бунт…

– А ты как думаешь? – спросил он, откидывая на подушку голову. Нотки иронии в его голосе и насмешливая улыбка сорвали мои предохранители. Как он смеет иронизировать, когда я всего лишь пытаюсь образумить его!

– Я думаю, что если бы у нее был разум – она бы понимала, чем это чревато! И если бы она обладала чувством ответственности, то сейчас была бы здесь! И если бы у нее были к тебе хоть какие-то глубокие чувства – она бы ни за что не стала вредить тебе! Итог – она глупая, безответственная и не любит тебя!

– Ты безумно прекрасна в своем гневе, Долорес Макбрайд, – хмыкнул он. – Но я все равно выбираю ее.

– Ч-что?! При чем тут я?! – Мое лицо снова залил румянец. – То, что ты позволяешь ей делать с собой, – это… это дико! И это все, что я пытаюсь донести до тебя, придурок!

– Мне надоело говорить обо мне. Давай поговорим о тебе, – вдруг сказал он, допивая джин и грохая стаканом о прикроватную тумбочку. – А когда ты в последний раз делала дикие вещи, крошка?

«Я больше не делаю диких вещей, Вильям. Стигмалион посадил меня на цепь».

– Ты же дикарка, Долорес. Неудержимая, неукротимая дикарка, которой просто необходимы периодические дозы дикости.

«Например, спускать бешеных собак на людей», – наверняка чуть не закончил он.

– Я переросла… все это и научилась быть вести себя разумно.

Вильям расхохотался, морщась от боли.

– В восемнадцать «все это» только начинается. И когда ты встретишь подходящего человека, Долорес, вот тогда ты расскажешь мне, как много в твоей голове остается разума, когда он прикасается к тебе.