Стезя смерти

— Да, тут мне возразить нечего — вы правы, но… Понимаете, отец, за эти три месяца, что я отлеживался здесь, в академии, мы почти… не сдружились, нет, но установилось какое-то перемирие, которое — я не знаю, чем может кончиться. Иногда меня тянет затеять драку — всерьез, до переломов и крови… — Курт торопливо натянул перчатку снова, потер глаза пальцами, встряхнув головой. — Не мучьте меня, ради Бога, заберите его; когда пройдет время, я все забуду, и тогда уже…

— Нет. Нельзя, чтобы ты все просто забыл. Переживи это.

— Вы для того отправляете меня именно в Кёльн? — хмуро спросил Курт, не глядя на наставника. — Чтобы я вспомнил, что и я сам не ангел? Посмотрел на дела своих рук?

— Я не стану отвечать. Не буду направлять твои мысли; ты всегда умел думать сам, посему — думай. Просто собирайся, и завтра в путь. Возвращайся к службе. — Духовник улыбался — это было слышно по тому, как прозвучал голос рядом. — Было бы неплохо, если б на этот раз ты не начал работу с горящего замка местного владетеля.

— Посмотрим на его поведение, — через силу улыбнулся Курт в ответ, поднимаясь.

От двери комнаты наставника он уходил медленно, бредя по коридорам, знакомым с детства каждым своим поворотом, каждым камешком в стене. Отчасти наставник был прав — уходить из своего единственного дома не хотелось; однако вернуться к службе заставлял не только долг. Конечно, сейчас уже не было того нетерпения, с которым Курт ожидал своего первого выхода в мир, первого дела, первого дня своей работы — сейчас он уже знал, что она такое. Служба инквизитора, как оказалось, не столько поглощающее, возбуждающее ощущение тайны, которая вот-вот будет раскрыта, сколько ненависть и страх окружающих, мучительные поиски истины, которая скрывается под множеством покрывал, словно восточная танцовщица, а когда падает последнее из них, истина открывается, становясь не тем, чем казалась. Истина, как выяснилось, в том, что служба следователя — грязь, пот и кровь. Своя, в основном…

Теперь при мысли о грядущем возвращении к службе Курт испытывал даже некоторую долю равнодушия; наверное, того же, что у мужа, идущего к жене — той самой, которая когда-то, в юности, вызывала чувство трепета и восторга, а теперь — стойкой привычки. И к которой все же не терпелось вернуться, сколь бы ни было хорошо где-то еще…

Дверь одной из келий Курт распахнул без стука, вошел, оглядывая столы, заваленные различными деталями, колесиками, проволокой, ножами, молоточками; увидя подле одного из них человека, склоненного над развернутым по столешнице пергаментом, прикрыл за собою дверь и прошел к нему.

— А, Гессе, — поприветствовал Курта тот, распрямляясь. — Проходи. Уезжаешь?

— Доброго вечера, Фридрих, — отозвался он, кивнув. — Да. Все, засиделся. Сегодня ректор меня выдворил.

— Давно пора, — одобрил тот, снимая сверток с одной из полок громоздкой этажерки и кладя его на стол. — Стало быть, вот — все готово. Смотри. Это то, что ты хотел?

Курт осторожно развернул ткань, на мгновение замерев в неподвижности.

— Да, — сказал он тихо, проведя пальцем по дуге сложенного арбалета размером с полторы ладони; Фридрих положил рядом цельностальную стрелку — гладкую, полированную, словно водная гладь в безветрие, хищно блестящую.

— Четырехзарядный, как просил. Болты лучше не теряй, подбирай — с меня семь потов сошло над каждым, такой в один день не сделаешь; ну, думаю, сам понимаешь.

— Спасибо, — все так же тихо откликнулся Курт, беря арбалет в руку; осмотрел, разложил, пристроил палец на спуск, вхолостую прицелившись в подсвечник на соседнем столе. Мастер кивнул:

— Выйдешь от меня — испытай. К нему надо подладиться; на то, с чем ты тренировался, похоже, а все ж не то… Не знаю, где и кто сочинил такую штуковину для того гада, но в деятельной фантазии ему не откажешь. С твоим описанием я обратился к кардиналу. Скорее всего, мои предположения были верными: это дело рук итальянских мастеров. Сфорцевы источники, конечно, не занимались такими делами нарочно, но кое-что кое-где кое-как услышанное и увиденное мои подозрения подтверждает. А вот как с вовсе не рядовыми итальянскими мастерами связан немецкий малефик, это уже не моего, а вашего, следовательского ума дело. Свое дело я исполнил… Вот этим арбалет крепится к ремню. Вот чехол для стрелок, я их сделал дюжину — на три захода; хватит, не хватит — не обессудь, Конгрегация не бездонная. К вопросу о стрелках: зарядить можно любые, только бы размер совпал. Скажу сразу: на большом расстоянии этот арбалет — говно, но при той убойной силе, каковой обладает этот малыш вблизи, деревянные стрелки, к примеру, имеют свою прелесть: при ударе они попросту разлетятся в щепки, и половина останется в теле. Потом только выреза́ть.

Курт болезненно поморщился, снова ощутив неприятную пульсацию в уже заживших бедре и ключице. Отложив на стол арбалет, он взял стрелку в руку, потянул перчатку за кончик пальца, но увидев, что на него смотрит мастер, снимать не стал — приложил гладкой поверхностью к щеке. Стрелка была холодной и скользкой, как водяная змея…