Стезя смерти

— Брось. Ты ведь понимаешь, что я прав. Посмотри на ситуацию: она была в фаворе, хозяйка положения, фактически неприкосновенная, и вдруг — арест, допрос, обыск… Поначалу ее уже лишь это несколько выбило из колеи, хотя, надо ей отдать должное, она скоро собралась. Но теперь новый удар — есть улики, есть действительная угроза; и при этом ведущим дознание следователем является человек, коему (не может же она об этом не думать!) есть за что держать на нее зуб, и каковой, как было бы логично допустить, будет делать все мыслимое для того, чтобы отомстить за то, сколь долго она его дурачила.

— Вся эта история вообще против нас. Господи Иисусе, весь Кёльн теперь в курсе того, с кем и как проводит время следователь Конгрегации! Человек, долженствующий быть образцом для мирян — диакон, между прочим! — обязанный иметь право с чистой совестью укорить любого за грех и…

— Вальтер, забудь о своем сане, ради всего святого, и вспомни о должности! Когда дело будет закончено, можешь ему собственноручно ремня всыпать и епитимью наложить с постом и прочими радостями! Давай всерьез обсудим мою идею; скажи, чем она дурна?

— Я сказал: не убежден, что парень это стерпит. Он в нее до сих пор — по уши; я-то уж не мальчик и подобных ему повидал немало.

— У вас притупился глаз, — тихо сказал Курт, не дав сослуживцу ответить. — Ничего, случается с возрастом. Не огорчайтесь.

— Сейчас у меня нет сил выговаривать тебе за нарушение субординации, — Керн удрученно опустил голову в ладони, потирая пальцами глаза, и убавил тон. — Положим, так. Если говорить без пристрастия, иных прекословий у меня нет, как нет и других предложений: не вижу, что еще мы можем предпринять, кроме обычных действий.

— Итак, Вальтер?

— Да. Пусть он говорит. Но… Гессе, никаких инициатив, ты уразумел? Помня твою горячность (я выражусь так мягко), я дал указание страже. В одиночку тебя к камерам не подпустят; кстати сказать, Густав, дабы ты не мнил, что тебя это не касается: тебя не подпустят тоже. Никого. Дело слишком серьезное, и малейшая оплошность может все погубить. Говорить будет он, но ты, Густав, ты обязан быть рядом, каждый миг, должен слышать каждое слово, все удерживать под контролем! Ты должен иметь возможность в любой момент заткнуть рот ему или ей. Мой приказ ясен? Каждому из вас?

— Вполне, — почти пренебрежительно усмехнулся Курт, отвернувшись; обер-инквизитор насупился:

— Или ты хочешь, чтобы еще один твой арестованный обнаружился в петле?.. Если у вас всё, то — вон оба.

— Старика тоже можно понять, — примирительно сказал Райзе уже в коридоре, когда оба направлялись к подвальной лестнице. — Отвечать за все ему, не нам.

— Ты забываешь, что у вас есть caper emissarius, на коего можно повесить все неудачи, а после — и его самого. Переписчик погиб из-за меня, и даже проводилось расследование по этому поводу; я же… — Курт усмехнулся, — запятнал себя связью с преступницей, причем вполне можно будет задать вопрос — а как же это я за целый месяц ничего не заподозрил? А в случае, если обвинить ее не удастся, — опять же следователь с преступным прошлым решил употребить служебное положение, дабы поквитаться с любовницей по какой-либо причине. Керну тогда погрозят пальцем, велят лучше следить за людьми, академии порекомендуют работать качественней, а я пойду туда, куда не дошел десяток лет назад.

— Плохо ты старика знаешь, — с явной обидой и даже некоторым отчуждением коротко откликнулся Райзе и ушел на три шага вперед, больше ничего не говоря и не оборачиваясь. Заговорил он, лишь когда оба остановились у запертой двери подвала. — Прежде, чем войдем, хочу кое-что знать. То, что ты сейчас сказал, не является ли правдой в некоторой части? Если ты впрямь хочешь поквитаться с ней за то, что она сделала…

— Я сказал не это. Но я понял, что тебя тревожит. Отвечаю. Я способен держать себя в руках, я не потеряюсь и не сорвусь; если я скажу, что на самом деле непритворно спокоен, ты мне не поверишь, верно?

— Скорее всего, нет.

— Как угодно, — кивнул Курт сухо. — Это к делу не относится. Я буду вести себя как должно, это главное. Идем?

Райзе взглянул на его лицо с пристальностью, словно пытаясь увидеть что-то за ним; наконец, вздохнув, кивнул:

— Бог с тобой, академист. Идем.

В подвал он вошел первым; Курт шагнул следом, отстранив его плечом и пойдя впереди — мимо вытянувшегося стража — к решетке камеры.

Маргарет сидела на низенькой скамеечке — все-таки даже в заключении, пусть и столь малая, но поблажка была сделана: видно, Керн не рискнул усадить родовитую заключенную на голый пол, как прочих арестованных. Курт был убежден, что Рената пребывает в ином положении, традиционном для этих стен, — в камере без стула, лежанки или хотя бы охапки соломы, как в магистратской тюрьме…