Стезя смерти

— Я верю, — повторил Курт тихо. — Ты умница, что вспомнила все сейчас, Береника. Скажи теперь, когда это было?

— Я забыла, — жалко пробормотала та. — Честно, майстер Гессе, я не помню, это было очень давно, с месяц назад, и точного дня я вспомнить не могу, простите, это правда, я не помню…

— Ничего, не страшно, — кивнул он, улыбнувшись снова, и, неспешно поднявшись, снова погладил ее по волосам, удивляясь тому, что не дрожит рука. — Успокойся. Все хорошо, все правильно. Ты молодец. Это все, Береника? Может быть, она еще что-то сказала? Даже если ты ей обещала никому не говорить, понимаешь ведь, что перед моим чином ты можешь своим словом поступиться. Было что-то еще?

— Нет, больше ничего, она всего лишь просила не рассказывать, что была тут, и все — понимаете, чтобы не болтали всякое, и вам не говорить, чтобы не смущать ее, я молчала… А больше ничего, честно!

— Хорошо, — проронил Курт тихо, опустив руку, помедлил в совершенной, безжизненной тишине и, не оборачиваясь, позвал: — Бруно? Отведи ее в Друденхаус.

— Но… — шепнула Береника тихо, — но вы сказали, что… вы сказали…

— Нам ведь не надо, чтобы ты отреклась от своих слов — так, в один прекрасный день, — пожал плечами Райзе, беря ее за локоть и поднимая безвольное тело на ноги. — Или исчезла вдруг. Если все, что ты сказала, правда, если ты ничего не утаила — вскоре возвратишься к своей тете.

— Почему я должна исчезнуть? Я никуда не сбегу, я ничего не сделала! Майстер Гессе, вы обещали! — надрывно прошептала девушка, упираясь и пытаясь высвободиться из руки, тянувшей ее к двери. — Вы же сказали, что не позволите!

— Тебе никто не причинит вреда, — отозвался он ровно. — И это — для твоего же блага. Поверь. Ради твоей безопасности. Я сказал, что не позволю, и никто к тебе пальцем не притронется; только не делай глупостей по дороге. Никто тебя не тронет, если больше ты ни в чем не замешана.

— Я ни в чем! Честно!

— Тогда беспокоиться тебе не о чем, — докончил он, не глядя в ее сторону, замерев неподвижным взглядом на распахнутом окне.

Когда всхлипы и шепот утихли за дверью, в комнату вновь вернулось то же безмолвие, тяжелое, вязкое, как гречишный мед; Курт молча стоял у окна, упершись кулаками в камень проема, опустив голову и закрыв глаза, и прислушивался к ледяной, мертвенной пустоте в груди.

— Гессе, — тихо окликнул его голос Ланца; он не оглянулся, силясь услышать, бьется ли еще в этой пустоте сердце или и его тоже внезапно не стало…

Шаги сослуживца донеслись до слуха тихо, едва слышно, остановились рядом и чуть позади, и осторожный, такой же негромкий голос повторил:

— Гессе?.. — а когда он не ответил, ссутулившейся спины коснулась ладонь. — Курт.

Он вздрогнул, открыв глаза, обернулся медлительно, будто каждый сустав закаменел и смерзся; губы снова растянули улыбку.

— В этом городе меня лишь двое звали по имени — твоя жена и Маргарет, — произнес он почти спокойно и, развернувшись, тяжело привалился к стене спиной, прижавшись виском к холодному камню.

— Наверное, впервые не знаю, что и сказать, — вздохнул Райзе, нервно усмехнувшись, и Ланц нахмурился:

— Послушай меня, еще ничего не доказано. Даже если девчонка не лжет…

— Она говорила правду, — перебил Курт. — Ты сам знаешь. И все прочее совпадает. Бруно снова оказался не так уж неправ, а?

На его усмешку сослуживец покосился с подозрением, помолчал, собирая слова осмотрительно, словно витраж из хрупкого перекаленного стекла, и возразил снова:

— Блондинок в Германии тысячи. И в том, что она бывала здесь, нет ничего, что не отвечало бы ее обыкновенному поведению, — ты сам знаешь, не всегда такому, как принято «в обществе».

— Не слышу убежденности в твоем голосе, Дитрих. — Курт оттолкнулся от стены, неторопливо прошагав к столу, толкнул пальцем одну из булавок, все еще пытаясь понять, почему от мерзлой пустоты внутри не хочется выть безысходно, отчаянно бесноваться от унижения, не хочется разнести что-нибудь, почему нет желания хотя бы исступленно и яростно выбраниться, почему не хочется взять за шкирку первого, до кого дотянется рука, и приложить как следует…

Он поднял руку, проведя ладонью по затылку, и вдруг сбросил куртку, швырнув ее на постель.

— В чем дело? — напряженно спросил Ланц; Курт не ответил — уселся на кровать, положив куртку на колени, и сослуживцы подступили ближе, следя за ним с непониманием и почти опаской, ничего более не спрашивая и не говоря.

Курт аккуратно, вновь с невнятным чувством отмечая, что руки двигаются твердо, без дрожи, взрезал бритвой шов воротника, потом просто рванул, раздирая последние наложенные Маргарет стежки, и несколько мгновений сидел неподвижно, глядя на то, что было в руках.

— Дай-ка, — тихо попросил Ланц и осторожно, двумя пальцами, извлек из шва тонкий, узкий обрывок ткани — даже не обрывок, а всего лишь несколько волокон темно-бурого цвета, жестких на ощупь.