Стервы

Да ладно, не важно. Скоро люди о ней заговорят. Скоро она появится во всем своем блеске.

10. Глория

Без ослепительных бунтарок и бешеных танцев, без ярких огней и грохочущей музыки «Зеленая мельница» становилась тем, чем и была на самом деле — сырым подвалом. У пустой сцены словно бы съежился танцпол, а все помещение пронизывала зябкая сырость. К тому же оно провонялось спиртным, а уж табачным дымом несло, как из переполненной пепельницы. Довольно отвратительное впечатление.

Глория пыталась сосредоточиться на словах песни, выбранной для прослушивания, но мысли все равно вертелись вокруг того места, где сейчас ее не было, — вокруг родного дома. Торжественный обед для дебютанток высшего света. Мама. Гости. Одну треть битвы она уже выиграла: сумела улизнуть из дому незамеченной. Позаимствовала в гараже мамин автомобиль. А теперь всего-то и остается — выдать убойное исполнение песни и вернуться домой, пока не подали обед.

Конечно, это легче сказать, чем сделать: на часах было уже четыре минуты девятого. А Джером Джонсон, расположившийся вместе со всем джаз-бандом в центре зала, пока не обратил на нее ни малейшего внимания.

Вся эта затея вообще была ее большущей ошибкой.

Едва появившись, Глория была шокирована, когда увидела в полутемном колодце лестницы полдюжины других девушек, которые тоже пришли на прослушивание.

Она почувствовала себя круглой дурой. С какой это стати она решила, будто ее наугад выбрали из толпы, да и делу конец? Девушки, похоже, были профессиональными певицами, которые могли, даже не очень стараясь, спеть лучше Глории. Проходя мимо них, она все острее ощущала запах дешевых духов и немалого честолюбия. И у каждой в глазах читалось одно: «Я больше всего на свете хочу получить это место».

К счастью, Глорию узнал трубач, выглянувший на лестницу, чтобы вызвать очередную претендентку.

— Меня зовут Ивэн, — представился он. — Мы виделись вчера. А почему вы не входите?

Вот теперь она сидела у стойки бара в полутемном помещении. На танцполе перед залитым светом микрофоном поставили в один ряд несколько стульев. Со своего места Глория насчитала шестерых мужчин, лениво покуривавших, сдвинув шляпы набекрень, и шепотом обсуждавших то, что происходило на сцене.

А Глории так и пришлось сидеть здесь, пока пели девушки, пришедшие раньше.

И пели все хорошо. По-настоящему хорошо. Так хорошо, что каждую можно было расписать в «Трибюн» и привлечь к ней внимание публики. Они давным-давно напрактиковались брать высокие ноты и пели так, будто с самого рождения ничем другим не занимались.

Глория еще за рулем по дороге сюда пыталась немного распеться, однако ей приходилось нелегко, управляя машиной в центре города, где она оказалась в одиночестве и чувствовала себя потерявшейся девочкой. А сейчас горло так пересохло, что она то и дело глотала слюну, от чего становилось только хуже.

— У вас такой вид, Рыженькая, будто вы сейчас с катушек полетите, — сказал Лейф, подталкивая к ней по стойке бокал с какой-то жидкостью янтарного цвета. Он почесал чуть крючковатый нос, потом поскреб в затылке. — Вот, выпейте. Это маленькая профессиональная хитрость, помогает нервы успокоить.

Бурбон[61]. А ей сейчас бы чашечку чаю выпить. Но она послушалась бармена и осушила бокал, закашлялась и долго пыталась отдышаться, когда спиртное обожгло ей глотку. Как раз вовремя — подошла ее очередь.

— Мисс Карсон! Мисс Карсон! — выкрикнул голос откуда-то из передней части зала.

— Вы их просто на лопатки положите, — подмигнул ей Лейф.

— Если сама не умру раньше.

На ватных ногах Глория прошла к сцене. Не обманывает ли она сама себя? Да, она обожает петь, но голос у нее, возможно, предназначен лишь для того, чтобы петь в одиночестве, а не на публике. Так кого она хочет обмануть?

Глория передала пианисту ноты.

— «Будешь и в декабре любить меня, как в мае?» — прочитал тот вслух. — Этого я давненько не играл.

Она тихонько стала выбивать ритм, чтобы он мог вспомнить. Потом подошла к микрофону. Яркий свет прожектора резал ей глаза, она едва могла различить лица слушателей: трубача Ивэна, ударника, басиста, двух мафиози, а в самой середине — Джерома.

— Ну, давайте послушаем, что вы можете, сельская девушка, — обратился он к ней своим бархатным баритоном. И от этого у Глории под ложечкой совсем уж все заледенело.

Позднее в тот же вечер, оглядываясь на эти пять минут своей жизни, она так и не смогла ясно припомнить все. Вспоминала, как начал импровизировать на ходу пианист. Но из памяти начисто выпали те минуты, когда она пела для шестерых мужчин, сидевших на стульях у самой сцены.