Стервы

— Для начала я хочу, чтобы вы вообразили себе, будто ваш голос — прекрасный клен. Вот это, — коснулся он ее макушки, — вершина, покрытая густой порослью рыже-красных листьев.

— Уразумела, — откликнулась Глория, стараясь расправить плечи и стоять во весь рост.

— А вот здесь, — он коснулся ребер, — находятся ваши ветви. Вы хотите расправить их, но при этом они не должны даже дрогнуть.

Глория вдохнула до отказа и напыжилась.

— Не так? — спросила она.

— Нет, не так. — Он крепче обхватил ее талию, словно корсет. — Попробуйте еще раз. Вдохните, но так, чтобы мои руки остались на месте.

Она попробовала, только как мог Джером ожидать, чтобы она управляла дыханием, если его руки заставляли ее всю дрожать, и поделать с этим она ничего не могла?

— Над этим вам надо будет поработать, — продолжил он. — Наконец, вот оно, основание ствола — диафрагма. — Рука Джерома легла пониже грудной клетки. — Для голоса это самое главное. Не считая, понятно, голосовых связок. И вот отсюда должен начинаться выдох.

Глория затряслась, словно ее щекотали. Хотя вообще-то она щекотки не боялась, да и никто ее сейчас не щекотал. Она испытывала блаженство. В мечтах она так и рисовала себе прикосновение его рук. Сильных. Страстных.

— Что вас так забавляет? — резко спросил Джером, убирая руки с ее живота.

— Ничего!

— Вас это забавляет, крестьяночка? — Тон у него неожиданно стал суровым. — Вам кажется, что мы шутки шутим?

— Да нет же, — запротестовала Глория. Не могла же она сказать ему, что никогда еще ни один мужчина не касался ее так непринужденно и ее это немного напугало.

— Это серьезное дело. Через неделю вам нужно будет выйти на эстраду. И если вы выступите плохо, то не получите больше работы в этом городе — мало того, виноват во всем буду я, — сказал Джером, и глаза у него потемнели. — Думаете, вам будет весело, если это случится? Вы хоть представляете, что со мной сделает Карлито?

У Глории внутри все сжалось и от упоминания имени гангстера, и от тона Джерома.

— Вы со всеми девушками так разговариваете?

— Пока вы работаете у меня, я могу разговаривать с вами так, как мне хочется.

Глория уставилась на него, не веря своим ушам.

— Лучше выбирайте выражения, иначе я ведь могу в любую минуту повернуться и уйти.

— Да перед вами такие возможности открываются! Вы не посмеете уйти.

— Вот как? Пораскиньте мозгами. — И она повернулась к двери. — Посмотрим, кто будет смеяться последним. Уж конечно, не ваш босс.

Джером схватил ее за руку и притянул к себе. Она разглядела золотые искорки в его глазах. Оба они смутились, и между ними проскочило что-то вроде электрической искры. Глории трудно было понять: любит она Джерома или ненавидит. Как и то, что собирается сделать он: поцеловать ее или ударить.

— Покажите мне все снова.

— Что показать? — Он отпустил ее руку.

— Основу. Кленового ствола. Где она?

— Здесь, — тихо сказал Джером, остывая. И очень бережно положил руку ей под грудину.

Глория глубоко вдохнула воздух, выдохнула. На этот раз она уже не смеялась.

Джером сел за пианино, выпрямился и положил пальцы на клавиши.

— Не начать ли нам петь?

И заиграл первые аккорды грустной песни, которую Глория никогда прежде не слышала, однако что-то в душе подсказывало: она рождена для того, чтобы спеть эту песню.

***

Чем больше Глория смотрела на коктейль из креветок[72], тем больше ей казалось, что креветки смотрят на нее своими крохотными глазками-бусинками.

— Милая моя, тебе подали недоваренные креветки? — спросил ее Бастиан. — Мы можем отказаться от этого блюда.

— Нет-нет, очень вкусно, — ответила Глория. Ей не просто казалось, что креветки живые, они еще вроде бы и осуждали ее. Им было известно, где она провела нынешний день — в подвале «Зеленой мельницы», вместе с Джеромом. На другом конце света от ресторана, в котором она сидит сейчас.

Хотя отель «Дрейк» открылся уже три года назад, его закрытый клуб и поныне пользовался исключительным престижем в тех кругах, где вращался Бастиан. Чтобы попасть в этот ресторан, надо было два года ждать своей очереди. Впрочем, у Бастиана имелись связи с нужными людьми.

— Позволь, я поделюсь с тобой этим. — Жених переложил на ее тарелку часть своей порции полосатого окуня. Одет Бастиан был в щегольской темно-синий костюм, волосы безукоризненно расчесаны и напомажены, лицо гладко выбрито — нетрудно было принять его за кинозвезду. — Попробуй, дорогая.

Глория откусила маленький кусочек и сразу скривилась.

— Ой, я и забыла, что терпеть не могу голландский соус[73].

— И давно не можешь?

— Вот с этой минуты. — Она подумала, не выплюнуть ли окуня на салфетку, но Бастиана от этого вполне мог хватить удар — он не выносил подобного поведения, не подобающего истинной леди. И от этого искушение нарушить приличия только усиливалось.

— Глория, когда ты перестанешь капризничать? — спросил Бастиан, вытерев рот салфеткой. — Это ведь только подчеркивает твой возраст. Что ты станешь делать, когда мы будем принимать у себя гостей? Подавать одни бутерброды? Или выбрасывать икру в унитаз?

— Боже упаси меня от такого!