Стервятники Техаса

Страшное, немыслимое признание вырвалось помимо воли. В ужасе от собственной дерзости, он застыл, боясь, что первое же сказанное ею слово уничтожит его. Однако девушка явно не спешила это сделать. Внезапно Ларами обнаружил, что сжимает её в объятиях.

— Я тоже люблю тебя, Бак! Я полюбила тебя, когда мы были ещё детьми, когда вместе ходили в школу. Правда, последние шесть лет я только и делала, что всеми силами старалась вытряхнуть тебя из головы. Но я продолжала жить воспоминаниями. Мне было так страшно думать, что ты стал бандитом. А я должна была заставить себя в это поверить. И когда я подвела тебе коня… я это сделала не только потому, что ты помог брату. Была и другая причина — мои чувства. Между нами пролегла тень, зловещая тень, — теперь, когда я знаю, что ты — честный человек, она рассеялась… Бак… Мы ведь больше никогда не расстанемся?

— Расстанемся?! — воскликнул Ларами. — Ну, разве что на пару минуток. Мне надо срочно догнать Уоткинса и сказать ему, что я принимаю его предложение. А после этого у меня в жизни будет только одна цель — сделать тебя самой счастливой женщиной на свете.

Последние слова были прерваны звуком, который обычно венчает подобные клятвы.

— Смотри-ка, целуются! — ласково улыбнулся Джоэль Уотерс. — Помяни моё слово, Долговязый, — в скором времени одной счастливой парой в наших краях станет больше.

— Уж никак ты собрался завести в доме хозяйку, Джоэль? — осведомился Долговязый, делая вид, что не понял его. При этом он старательно глядел в сторону, чтобы скрыть лукавое выражение лица.

— Зря остришь, парень. Я чувствую, что вполне созрел для семейной жизни. День-другой роли не играет. Надо только понять, какой тип женщины меня больше устраивает.

Как избавиться от труса

Судьба, играя жизнями людей, склоняет их порой к совершению самых вздорных, самых нелепейших поступков; под влиянием отчаяния они нередко бросаются с головой в те самые омуты, которые всю жизнь старательно обходили стороной. В полицейских архивах хранится дело одного самоубийцы: не желая драться на дуэли, где бы ему пришлось ставить судьбу перед равным выбором, он предпочел простое, недвусмысленное решение и пустил себе пулю в лоб за несколько часов до поединка…

— Это ж надо! Всю жизнь только и делал, что на задних лапках ходил, раболепствовал, пресмыкался, — сокрушался Джо Донори, — всю жизнь скулил и плакался, всю жизнь был тряпкой!

Он умолк, точно ждал, что ему ответят, но ответа, разумеется, не последовало. За окном лачуги со скорбной монотонностью шевелил листву ветерок; никакой другой звук не нарушал тишины. Тому имелось весьма простое объяснение: Джо нынче изливал душу, а этому занятию он предавался исключительно в минуты уединения. Никто не мог бы попенять Джо за то, что, давая волю чувствам, он отыгрывается на людях, что повышает голос. В присутствии посторонних или недоброжелателей он был глух и неразговорчив; да и немногих своих друзей Джо редко баловал многословием. Стоило же ему задуматься над причинами такой замкнутости, как начинало казаться, что в его черепную коробку кто-то вбивает длинный-предлинный гвоздь. И Джо Донори голосил горько и безутешно, оплакивая свою никудышную участь:

— Вот-вот! Тряпка я, тряпка! И слова-то не могу поперек сказать! Они меня гробят, помыкают мной, травят, как таракана, а я?.. Хоть бы раз им что ответил! И чем старше становлюсь, тем мягче: одно дело пацану оплеуху отвесить, другое — с мужиком связаться. Это ж надо таким слизняком уродиться!

Джо жадно вцепился в горлышко бутылки, что зловещей тенью нависла над его локтем; пьяные слезы щипали ему глаза. Он запрокинул бутылку одним свирепым махом, внимая, вместе с чувственным, гортанным бульканьем, происходящим в недрах бутылки, теплой волне расслабления, обдавшей его собственные внутренности. Однако передышка была недолгой. Некоторое время Донори угрюмо глотал спиртное, а затем решил возобновить свои сбивчивые излияния, и сбивчивость эта грозила превратить монолог в полномасштабный бред.

Наружностью Джо Донори обладал скромной и невыдающейся. Сколько ему было лет, приходилось только догадываться, но повадками он отличался совсем не юношескими. Это был низенький, худощавый, хотя и жилистый малый, чуть сутулый в плечах. Рябое, наводящее тоску лицо спасала вполне приличная оправа отвислых бакенбард, которые Джо по праву мог считать своим единственным достоянием. В целом жизнь его была не жизнь, а одна сплошная мука. Если ты родился и вырос в тех краях, где большинство мужчин щеголяют бицепсами и горделивой осанкой, скромные телесные габариты заранее ставят тебя в невыгодное положение, но несчастья Джо не исчерпывались только физическими изъянами.